Повесть о днях моей жизни

   -- Погодь, Прохор! -- раздался сзади густой бас. -- Что это, ей-богу, право, где ни соткнемся, все, например, либо Ванюшка, либо разновер захаровский, либо ты слова говорите, а нас, например, много, каждому хочется... Ну ко-сь> я маленько покартавлю!..

   К Галкину протискался пилатовский старик Софонтий.

   -- Куда его, черта лысого, суют! -- закричала молодежь, но на нее зашикали. Под оглушительный смех Софонтий взобрался на табурет и несколько времени, во весь рот улыбаясь, подмаргивая, на насмешки отвечая бранью, глядел по сторонам.

   -- Вот, например, Свирепино,-- начал он, прищурившись. Постоял, сделал паузу, неожиданно подбросил вверх руками, щелкнул, затряс головою.-- Хорошо ай плохо?

   Толпа схватилась за животы.

   -- Оч-чень хорошо!

   Софонтий с тавлинкою в руках ждал, когда шум уляжется.

   -- Вот, например, был на свете крючок... -- Старик опять сделал паузу, набрал из тавлинки полную щепоть табаку. -- Середнего роста!.. При звезде!.. -- Опять прищурился. -- И вот например, Каменка, село такая... -- Сразу втянув в ноздрю табак, сквозь чиханье и рев толпы тоненько взвизгнул: -- Учителя хотели закрючить!.. Хорошо?..

   -- Гы-гы-гы!..

   -- Учителя хотели закрючить!.. Ивана Ларивонова... Раскрыл огромный рот, поросший буйно дымчатыми космами, зашевелил бровями. Толпа фыркнула, заржала, захлипала, залаяла. С облепленных ребятишками заборов поднялся свист и улюлюкание.

   -- Замолчите же, говорят вам! -- рассердился Софонтий.

   -- А ты говори, не привередничай, валух старый! -- кричали на него.

   -- Вот, чтобы, первым делом, человек на колокольне день и ночь, например, сидел, поняли? -- загудел Софонтий. -- На какой случай, например, сичас бы звон во все колокола... Так... Прошу меня назначить... Будет, например, не хуже свирепинских!..

   -- Послужи, Софонтьюшка, для мира!..

   -- Другим делом хорошего старика выбрать, как приедут стражники, чтобы любово за штык мог схватить...

   -- Зачем приедут?

   -- Учителя забирать.

   -- Не бреши, чего не знаешь, а то стащим к чертям с кубаретки!

   -- Да не дурите же, ребята!.. Слухай еще одну притчу...

   Мужики на минуту примолкли.

   -- Вот этим... -- он указал на нас троих: на маньчжурца, Петю и меня.-- Они, например, больше всех хлопочут... Ваньтин отец вон ропчет: от работы, например, отбился парень... Солдатишка тоже всю кровь пролил на Маньчжурию... Им надо, например, поставить жалованье от опчества...

   -- Ну теперь, дядь, слезай!.. Уж будет!.. -- потянул его за фалды Прохор. -- Довольно с тебя!..

   С шутками толпа стала расходиться. Вечер был тихий, морозный. Приветливо мигали в избах огоньки. На безоблачном небе широким блещущим холстом разостлался Млечный Путь.

XI

   Приехали ночью, когда все спали, в сопровождении стражника Демида Сергачева и брата его -- Кирика, участника погрома.

   Солдаты и стражники были пьяны, командовали ими высокий, сухой, с беспокойно злыми глазами офицер и помощник исправника.

   Приехали на мужицких подводах, окружили церковь, волость; взводами, блестя щетиной штыков, побежали по "концам", заняли переулки, мосты, отрезали дороги...

   Согнанных к волости осташковцев поставили в снегу на колени...

   Кирик и Демид с начальством сидели в присутствии. Кирик был пьян и жаловался офицеру на глупую голову, толкнувшую его идти вместе со всеми на имение князя Осташкова. Офицер морщился; Демид, стражник, одергивал Кирика за тулуп.

   По списку, составленному со слов братьев, в волость втаскивали за ворот наиболее усердствовавших при погроме. Искали меня, шахтера, Мотю, грозили отцу, лежащему в сенях связанным...

   Высекли среди площади Настю, замучили маньчжурца, Богача, Софонтия-оратора, Илью Барского, Максима Колоухого.

   В клочья иссекли дядю Сашу Астатуя Лебастарного, Рылова, Пашу Штундиста, Сорочинского...

   Перед вечером того же дня, связанного по рукам и ногам полотенцами, с накинутым на голову веретьем, шахтер с Мотею мчали меня куда-то на лопатинских лошадях.

   Я помню: визжали полозья, этот визг рвал мне мозг, я бился в санях, кричал и... плакал...

Возвращение

I

   Старик лет семидесяти, босой, в зимнем полушубке нараспашку, бросил у коновязи лошадь и побежал на платформу. В одной руке он держал кнут, а в другой солдатский картуз с синим околышем. Ветер будоражил его дыбом вставшие волосы, они были седы и грязны. Несколько раз старик торопливо и как бы с испугом взглядывал на солнце. За стариком, роняя пенистую слюну, гналась собака. Старик злобно оглядывался, грозя ей кнутом. Собака приседала нерешительно и льстиво. Но когда старик бросался вперед, собака веселой опрометью догоняла его.

   На станции было безлюдно и тихо. На полдень и на восток, как море, расстилались хлеба, бескрайние и мерно зыбкие, в синем цветне. Бестолково озираясь, старик обежал платформу, и на песке платформы слабо отпечатывались ступни его задубеневших ног.

   Из-за куста застручившейся акации вышел сторож с топором в руках.

   Старик, как мальчик, метнулся к нему.

   -- Василий!.. -- Он говорил, волнуясь, перекладывая из руки в руку картуз с кнутом: -- Понимаешь, Василий, запоздал. Давно прошла машина?