Повесть о двух головах, или Провинциальные записки

Рыболовная масленица – праздник народный, а потому языческий. Единственный раз в году рыбаки приходят на рыбалку с женами и кошками. Перед началом праздника мужчины меряются коловоротами и ящиками, которые они называют шарабанами. У бывалого рыбака бока шарабана пестрят наклейками с маленькими рыбками. Чем больше ты поймал – тем больше у тебя наклеек. Такие наклейки выдаются в рыболовных сообществах по результатам контрольных взвешиваний в присутствии понятых, но в некоторых случаях… Рыбаков можно понять. И охотников, с прикладами ружей, сплошь гравированными крошечными изображениями лосей, медведей и кабанов, можно понять. Не говоря о летчиках-истребителях, которые даже в первый полет не вылетят без трех, а то и пяти звездочек на фюзеляже. Надо сказать, что рыбаки очень любят, точно филателисты, меняться такими наклейками. Конечно, за наклейку-плотву тебе не выменять наклейку-щуку или наклейку-сома, но за пять наклеек-судаков можно получить наклейку-осетра или даже наклейку-севрюгу. Впрочем, это все развлечения молодых рыбаков. Рыбаки с опытом не играют в подобные детские игры. У них все по-взрослому, и меряются они чешуей. Вытащит тебе из потайного кармашка рыбак чешуйку величиной с ноготь мизинца, и ты без всяких наклеек и разведения рук в стороны понимаешь, что окунь, у которого эта чешуйка была на боку, весил никак не менее пяти, а то и десяти килограммов. Без головы. Жаль только, что сорвался. Сам не видал, но мне рассказывали, что то ли в Саратове, то ли в Сызрани, в музее местного общества охотников и рыболовов, в сейфе у председателя еще с дореволюционных времен хранилось пять чешуек, каждая из которых была величиной с серебряный рубль, выпущенный к трехсотлетию дома Романовых. Чешуйки эти в советское время забрали на Выставку достижений народного хозяйства в павильон «Рыболовство», и они пропали оттуда еще до его открытия. И уж совсем редко у рыбаков, вернувшихся с рыбалки откуда-нибудь из-под Астрахани, можно… не выменять, нет, но купить за большие деньги еще большие чешуйки… Но это уж не рыбьи, а русалочьи, и к нашему рассказу о празднике они никакого отношения не имеют[39].

Первую пойманную на празднике рыбу всегда отдают кошке, а уж весь остальной улов идет в уху. Надо сказать, что против всех правил обычной рыбалки – до тех пор пока не закончится лов рыбы, водку разрешается пить только женам рыбаков и кошкам. После того как уха приготовлена и выпита[40], на берегу водоема устанавливают чучело царь-рыбы и поджигают. Царь-рыба в каждой местности своя – у волжан это осетр, у тех, кто живет по берегам Амура, – белуга, у байкальцев – хариус. В тех местах, где есть только маленький пруд или речка-переплюйка, – это карась или уклейка, а там, где нет ни пруда ни реки, чаще всего сжигают чучело начальника ЖЭКа или главы администрации. Пока чучело горит – водят вокруг него хороводы и поют частушки о рыбалке и рыболовах, нередко самого непристойного содержания[41]. К примеру, в старинной песне молодых рыболовов Рязанской губернии поется о крючке… Впрочем, тема непристойных частушек и песен настолько обширна, что не только выходит за рамки нашего рассказа, но и за рамки любого рассказа хоть о рыбалке, хоть об охоте, хоть о том, как дела.

* * *

Теперь хорошо жмуриться на солнце. Сидеть у окна пригородной электрички, смотреть на убегающие со всех ног от собак и мужчин, переполненных пивом, придорожные электрические столбы, на облизанные солнцем до блестящей корочки сугробы, на обледенелые платформы и ехать куда глаза глядят. Скоро-скоро чумазые слесари в железнодорожных депо станут снимать зимние, блестящие никелем колеса из мягкой стали и на их места ставить твердые летние, ржавые от хрома. Оранжевые рабочие весело матерясь полезут на столбы менять декабрьские, январские и февральские названия станций на мартовские, апрельские и майские. Станцию «Гололедица» заменят на «Распутица», а станцию «Перцовка» в ночь на Восьмое марта переименуют в «Полусладкое шампанское». Разносчицы, торгующие в вагонах электричек всякой всячиной по сто рублей, станут предлагать проезжающим вместо зимних байковых носовых платков с начесом летние из льна. Проводницы в фирменных поездах вденут в уши сережки с прозрачным горным хрусталем или топазами, чтобы украсить те места, от которых у них начинают расти ноги, и к этим бесконечным ногам вместо скрипа зимних сапог приладят перестук тонких и высоких каблуков, тяжелые зимние взгляды с прищуром заменят на невесомые, блуждающие… но все это еще когда будет, а пока хорошо сидеть у окна пригородной электрички, жмуриться на солнце, ехать куда глаза глядят и никуда не приезжать.

* * *