Повесть о Федоте Шубине

К свадьбе все незатейливое хозяйство было уже готово. Но Федот Иванович решил до женитьбы съездить недельки на две-три в Смоленскую губернию в имение Барышникова. После женитьбы, он считал, некогда будет ему выбраться из Петербурга даже на такой короткий срок. Промышленник Барышников, разбогатевший на поставках, с помощью графа Орлова добыл себе права скупать целыми деревнями крестьян у разорившихся помещиков и скупал их на Смоленщине и в других губерниях, заводил фабрики — стекольные, бумажные и прочие. Люди ему требовались в огромном количестве и, приобретая за дешевку, он превращал их в своих обездоленных фабричных рабов. От большого богатства Барышников затеял построить в Алексине презнатнейшую усадьбу на радость себе и на зависть бестолковым, не умеющим приумножать богатства дворянам. Он выписал из Москвы талантливого архитектора Матвея Федоровича Казакова, определил ему в помощь даровитых помощников из бывших, купленных им крепостных и не пожалел рабочей силы столько, сколько было нужно для быстрого и удивления достойного строительства. Об отпуске Шубина на Смоленщину пришлось Барышникову просить лично государыню, иначе бы скульптор, числящийся при дворе ее величества, не мог бы отлучиться на такой срок. Царица согласилась:

— Но только на три недели, не больше!..

В три недели ничего заметного для украшения усадьбы или церкви при усадьбе, разумеется, нельзя было сделать. Это понимал Барышников.

Снабдив Федота Ивановича деньгами в дорогу, тройкой лошадей из своей конюшни и двумя провожатыми гайдуками, Барышников напутствовал его просьбами:

— Ничего я тебе, Федот Иванович, не подсказываю. У тебя своя голова — палата. Встретишься там с Матвеем Казаковым — договаривайтесь, как лучше сделать наружное украшение храма, да не худо бы поразмыслить об устройстве и украшении фигурами и барельефами мавзолея, где будет почивать род Барышниковых. Смерть ведь она и богатых не обходит. Эх, кабы от нее, от курносой, откупиться было можно!..

— Чтобы взять у смерти отсрочку, я ничем помочь не могу тебе, Иван Сидорович, а что касаемо работы рука об руку с почтенным Казаковым, я думаю поступить так: съезжу, посмотрю на месте весь ход строительства, договорюсь с Казаковым о том, какую пользу я могу ему принести; сделаю зарисовки будущих своих скульптур, а полностью работу буду производить здесь, в Петербурге, между заказами, поступающими от дворцовой канцелярии…

— Ой, кажись, большая затяжка будет! — вздохнул расторопный, но покладистый в таких делах Барышников.

— Всему свое время, — успокоил его Шубин, — а ты думаешь, тяп да ляп и вышел корабль. Нет. Рысью поля не вспашешь. Торопью такие дела не делаются.

— А ты все-таки поспешай и ехать и делать. Я буду платить щедро не только за работу, но и за поспешность..

— Оная потребна разве при ловле блох, — добавил весело Шубин, — а щедрость твоя мне известна: не очень-то ваш брат ценит труд. Привыкли к дармовщине да к дешевке… Ты вот лучше, пока я езжу в твое Алексино, позаботься о материале. Мрамор да гипс понадобятся в изрядном количестве…

Шубин с первого знакомства обращался с Барышниковым запросто, как с недавним выходцем из мужицкого сословия.

Тройка рванула с места и понеслась по широкой улице к заставе, в сторону объезженного и до блеска укатанного Новгородского тракта.

«Черт этакий, жить успевает, торопыга, — подумал Шубин о своем богатом заказчике, — ладно, еще успеешь ты належаться в своей семейной усыпальнице. А чтоб не проспал ты второе пришествие, я над твоей гробницей ангела с трубой смастерю…»

Ехали долго. Несколько дней. Ровный тракт скоро сменился ухабистым проселком, да и кони малость умаялись, пошли тише. Утомился в дальней дороге и Шубин. Все чаще и чаще приходилось с дороги сворачивать в попутные деревеньки, подкармливаться и отдыхать. И всюду после богатого и роскошного Питера встречались нищенские лачуги, крытые соломой, вросшие в землю, навечно сроднившиеся с ней.

— Какая вопиющая бедность! — говорил Федот, взирая на окрестные деревни. Пытался он заговорить с мужиками, но они, принимая его за барина, отмалчивались или отвечали на его расспросы так, чтобы его не обидеть и себя обиде не подвергнуть:

— Живем, барин, как бог велит, всем довольны; наготы да босоты изувешены шесты, холоду да голоду амбары полны, а чего нет — тому и счету нет!..

Шубин грустно улыбался мужицкому краснословию, коему, казалось подчас, не было предела, и сам, помня свое холмогорское прошлое, говорил с ними так же просто, душевно, а иногда и с хитринкой, с намеком:

— Не будь мужика-лапотника, не было бы и городского бархатника. Только напрасно вы, мужички, меня за барина принимаете. Я сам крестьянского роду-племени, только поучен да в делах некоторых смышлен, потому барин для меня тройку лошадей дать не пожалел…