Повесть о Федоте Шубине

— Вот старейшина и отец всех древних городов русских! — воскликнул он. — Велик и богат, чуден и прекрасен. Каргополь похож на него, но Каргополь — младенец перед ним. Какое великолепие! Холмистые, когда-то лесные берега, застроенные церквами и домами. Сама природа местности сочеталась с замыслами самобытных строителей. Невозможно глаза отвести от столь великолепного зрелища. Где еще такие ансамбли встречаются! Разве в Москве? Нет. Москва — старая купчиха, Питер — щеголь на европейский лад. Новгород — этот сохранил свое лицо. И не приведи бог, если когда-либо кому-либо из властных взбредет в голову непохвальная мыслишка изуродовать облик города — памятника древней Руси!.. — Шубин сел в повозку. Пара лошадей рванула по бревенчатой мостовой в сторону Кремля. Через несколько минут, оставив лошадей у коновязи, он пошел осматривать достопримечательности. В узких окнах толстостенной святой Софии светились огоньки лампад и паникадил; слышалось пение клиросников и изредка, по ходу и смыслу вечернего молебствия, перезванивались малые колокола кремлевской звонницы с колоколами церквей заречной стороны. Шубин направился было в собор, но так и не вошел в него, остановясь перед медными Корсунскими вратами работы неизвестных ваятелей. На тех вратах было сорок восемь изображений из истории Ветхого и Нового завета, все они были исполнены в виде горельефов и барельефов, так наивно и вместе с тем художественно и трогательно, что Шубин стоял перед ними и не тронулся с места до конца вечерни. Из собора начали выходить новгородские купцы и чиновники, они поворачивались при выходе и набожно молились на фрески, что были расположены выше врат, а причудливая скульптура их не интересовала и казалась чуждой, языческой.

— Такие врата необычайной ценности под стеклом за пятью замками хранить надобно, — сказал Шубин, обращаясь к выходившему из собора ключарю. — А они у вас на воле, как обыкновенные наружные двери.

— Бог хранил их тысячу лет, — ответил ключарь на это и, заперев врата перед изумленным Шубиным, добавил: — И не будет им ни конца, ни веку, пока святая София стоит, и врата эти будут отверсты для православных. А святая София Новгородская будет стоять до того веку, пока не слетит медный голубь со креста позолоченной главы собора и пока не разожмется рука спасителя, что изображен внутри купола Софии. — И ключарь пояснил Федоту, что древние русские иконописцы пытались трижды написать образ Христа с благословляющей десницей, но был услышан повелевающий глас: «Не пишите мя благословляющим, пишите руце мою сжатою. В руце сжатой Новгород аз держу, а егда рука разожмется — тогда и Новгороду кончина придет!..»

— Святая простота! — улыбаясь, заметил на эти слова Шубин.

— А вы, господин, не смейтесь, а молитесь… не гневите бога смехом! — хмуро отозвался ключарь на замечание Шубина.

— Вот на эти врата, на это чудесное мастерство древних скульпторов, литейщиков и чеканщиков молиться надобно всякому входящему и выходящему…

— Не шутите, барин, не знаю, кто вы такой, — проговорил ключарь, устремив испытующий взгляд на Федота, — святая троица не велит на этих болванчиков, медных идолов молиться. И оберегаются они у нас как древний дар киевского князя Владимира. Тот еще отвоевал их где-то в неметчине. А вы кто такой, проезжий господин?..

— Я скульптор-ваятель, пробираюсь в смоленские края, ради украшения строящегося там храма.

— Ого! Немалое дело затеваете. Правда ли это?

— Не верите слову — есть грамота, подтверждающая профессию и свидетельствующая мою личность. — Шубин достал подорожную и показал ключарю. Тот прочел и возвратил грамоту с поклоном.

— Не хотите ли посмотреть строения наши, могу провести, пока светло.

— Буду рад, очень рад, — согласился Шубин и вручил ключарю два увесистых и грубых медных пятака. Были они в Грановитой палате, построенной по готическим образцам архитектуры; были и в той гриднице, где пировал-жировал Иван Грозный двести лет назад и распорядился истребить новгородцев за их вольность и непокорность.

Время было позднее, и Шубин успел еще осмотреть некоторые сторожевые башни, с высоты которых открывался вид на весь Новгород, утонувший в прозрачной вечерней дымке. На Волхове, рядом с кремлевской стеной, стояли многие торговые и рыбацкие суда. В склады и житницы сгружались товары, слышался лязг бросаемого в кучи железа, отрывистые грубые голоса грузчиков. Пахло рыбой, пряностью харчевен и торговых заведений, в обилии находившихся в этом городе.

Наутро Федот Шубин побывал на ярославском дворище, посмотрел росписи на стенах храмов и, выйдя на улицу, послушал, как два седовласых старца под гусельный звон поют старинную песню. Толпа пришлых людей и новгородцев обступила старцев, и медные полушки лениво и не щедро откладывались в перевернутые колпаки. А гусли звенели под заскорузлыми перстами, и слова песни пробуждали в памяти присутствующих дела давно минувших дней: