Повесть о фонаре

— В то время это слово не было ругательным, — сказала Екатерина Ивановна. — Так называли тогда людей безродных, простой народ. Ну вот, построила царица этот город, и простоял он таким, как был при ней, до самой Революции. Только купцы да хозяева лесопильных заводов все новые и новые дома себе строили на Главной улице. А до других улиц им, конечно, дела не было. Бугры — так бугры. Пески — так пески. Только я думаю, в эту или в следующую пятилетку ни бугров, ни песков у вас не останется. Ведь вот новую электростанцию у вас уже построили.

— И пожарное депо! — крикнул Миронов.

— И дома для рабочих. У одного дома тридцать восемь окон. Только стекла еще не вставлены! — закричал Шурук.

— Видите, а вы говорите, что ваш город не строится, — сказала Екатерина Ивановна. — А на самом деле на каждой улице есть что-нибудь новое. Вы только, видно, не все замечаете.

— На Заречье баня строится, — сказал Шурук.

— А у нас на Песках ларек открылся, — сказала Былинка. — Клюквенный квас продают.

Ребята засмеялись.

— Чего же вы смеетесь? — сказала Екатерина Ивановна. — Клюквенный квас — это тоже дело важное. Особенно летом, в жару.

— А вот у нас на улице ничего еще нет, — сказал Миронов.

— На какой это улице?

— На Гражданской!

— А фонари? — спросила Екатерина Ивановна. — Фонари ты забыл?

Миронов вздрогнул и как-то нечаянно переглянулся с Соколовым.

— Фонарь у нас на Гражданской мальчишки разбили, — сказала Маня Карасева.

— Какие мальчишки? — спросила Екатерина Ивановна.

— Да не знаем.

— Не знаете? А вот инвалид, который карандашами и тетрадками торгует, говорил мне, что это школьники из нашего класса разбили.

— Пилсудский, — сказал кто-то с задней парты шепотом.

В классе стало тихо.

А Екатерина Ивановна подошла к передней парте и, остановившись перед Кисселем, сказала:

— Ребята, мы должны это выяснить. До тех пор, пока мы не узнаем, кто разбил фонарь, не будет на этой улице другого фонаря. Так и останется улица в темноте.

— А почему так, Екатерина Ивановна? — спросил Шурук.

— А как же иначе? Ведь если поставить сейчас другой фонарь, так его, может быть, завтра опять расколотят. Верно, ребята?

Ребята молчали.

— Как же теперь нам это выяснить? — спросила Екатерина Ивановна.

— Надо вот что сделать, — сказала Былинка. — Вызвать всех, кто живет на Гражданской, и каждого спросить: он разбил или не он? На Гражданской у нас живут Киссель, Карасева…

Киссель заерзал на месте. А Карасева покраснела до ушей.

— Не била я фонарей, — плаксиво закричала она, — не надо меня вызывать!..

— Погоди, Карасева, — сказала Екатерина Ивановна, — вызывать я никого не стану. Ребята, которые разбили фонарь на Гражданской, должны завтра же сами сознаться. А сейчас мы с вами будем продолжать урок…

VII

В коридоре гремит звонок на перемену, и Екатерина Ивановна уходит из класса. Ребята с шумом поднимаются с мест. Сразу становится слышно, что в комнате тридцать шесть человек.

— Знаете что! Ведь эти фонарщики могут вылететь из школы, — говорит Шурук.

— Вот сознаются если, тогда, может быть, и не вылетят, — перебивает его Былинка.

— Все равно вылетят! — галдят ребята. — Так этого дела не оставят! Может, их еще в милицию поведут!

— Непременно поведут, и родителей заставят штраф платить!

Толкаясь на ходу, ребята валят толпой в коридор. Миронов выходит последним.

Былинка сейчас же подбегает к нему, хлопает всей ладонью по спине и говорит:

— Петя! Давай в пятнашки! Ты пятна!

И бежит от него со всех ног, раскатываясь, как на коньках, по гладкому полу.

Но Миронов не гонится за ней.

Он стоит у окна. Будто кого-то ждет.

И в самом деле, он ждет Соколова. Толстый Соколов хватает его за рукав, и они вместе идут в маленький узенький коридор в конце большого коридора. Здесь кладовые и рабочие комнаты. Все двери закрыты наглухо. Дневной вет пробивается сюда только через верхние стекла дверей.

— Не видел он нас тогда — факт! — шепчет Соколов. — И дураки мы будем, если сознаемся!

— Киссель не выдал бы, — говорит Миронов.

Соколов пожимает плечами.

— Киссель? Да ведь он первый полез к фонарю… Что же, он сам себя выдавать будет?

— Тише, — шепчет Миронов.

И оба они идут в самый дальний угол темного коридора. Здесь уже совсем тихо, еле доносится сюда шум перемены.

— А все-таки, — шепчет Миронов, — все-таки он может выдать — испугается и выдаст. Ты с ним поговори, когда пойдешь из школы.

— А ты сам поговори.

— Мне нельзя. Мы с ним в ссоре. Лучше уж ты настрочи его…

— Ладно.

— А потом ко мне зайди домой. Слышишь? Я тебя ждать буду.

— Есть такое дело.

И они повернули назад, к светлому коридору. Идут молча.

В раздевалке, в узких проходах между вешалками ребята натягивают свои пальтишки и вытряхивают калоши из мешков.

Миронов одевается по одну сторону вешалки, по другую сторону одеваются Киссель и Женька Шурук.

Только Миронов сунул одну руку в рукав жар-жакета, как вдруг он услышал:

— Киссель, а ведь это около вашего дома фонарь раскололи? — спрашивает Женька Шурук.

— Около нашего… — отозвался Киссель.