Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

«По-моему, Вы уже вышли из возраста, когда легкомысленное забвение всех законов, всех правил приличия можно считать простительным. Вы разбросали повсюду детей своих и находите удовольствие в досужих беседах. Что Вам в них? Мне давно уже очень многое не по душе, но, видя в союзе с Вами свое предопределение, я никогда и мысли не допускал, чтобы покинуть Вас. А теперь… Мы не должны расставаться хотя бы из-за детей… Подумайте, разве Вам их не жаль? Неужели стоило поднимать такой шум из-за сущей безделицы?»

– Я знаю, что давно надоела вам,– на словах отвечала госпожа.– Увы, теперь трудно исправить… И к чему продолжать? Могу ли я надеяться хотя бы на то, что вы не оставите бедных крошек? О, я была бы чрезвычайно вам признательна…

– Весьма любезный ответ. Но подумайте, чье имя подхватит скорее молва? (347).

И, более не настаивая на возвращении супруги, Удайсё провел ночь в одиночестве. «Трудно вообразить более нелепое положение»,– думал он, лежа рядом с детьми. Подозревая, и не без оснований, что его отсутствие лишь укрепит принцессу в ее сомнениях, он не находил себе места от тревоги.

«Не понимаю, кому это может нравиться?» – вздыхал он, чувствуя, что ему более чем довольно и первого опыта.

Наконец настало утро. Удайсё предпринял еще одну попытку вразумить госпожу:

– Неужели вы не боитесь огласки? Что ж, если вы полны решимости разорвать наш союз, давайте попробуем. Но подумайте о детях, оставшихся в доме на Третьей линии, они плачут, зовут вас. Или вам их не жаль? Подозреваю, впрочем, что вы недаром разделили их именно таким образом. Но я не считаю для себя возможным расстаться ни с теми, ни с другими. Я буду по-прежнему заботиться обо всех.

Угрозы Удайсё насторожили госпожу. «А что, если он увезет куда-нибудь младших детей?» – испугалась она, а как и сама склонна была к необдуманным действиям…

– Прошу вас отпустить со мной хотя бы девочек,– снова обратился к ней Удайсё.– Здесь я не могу бывать часто. Дети должны быть вместе, иначе мне трудно будет окружить их должными попечениями.

Затем, с жалостью глядя на прелестных малюток, сказал:

– Не слушайте того, что вам будет говорить матушка. Она рассердилась на меня и не желает ничего понимать. Дурно, не правда ли?

Услыхав о случившемся, министр встревожился, понимая, что теперь его дочь может стать предметом насмешек и оскорблений.

– Почему вы хотя бы немного не подождали? – попенял он ей.– Скорее всего у вашего супруга есть причины вести себя именно так, а не иначе. Вы слишком своевольны, а это женщине не к лицу. Разве вы не понимаете, что сами даете повод к сплетням? Впрочем, коль скоро вы встали на этот путь, глупо сразу же идти на попятную. Что ж, посмотрим, как он себя поведет…

И министр отправил Второй принцессе письмо. Гонцом его был Куродо-но сёсё.

«Нас с тобою судьба,
Как видно, связала крепко.
Снова и снова
Я о тебе помышляю
То с любовью, то с укоризной…

Надеюсь, что Вы не забудете нас и теперь…»

Куродо-но сёсё, не церемонясь, прошел прямо в дом. Его провели на галерею южных покоев, где нарочно для него было приготовлено соломенное сиденье. Дамы с трудом скрывали смущение. Надобно ли сказывать, в каком замешательстве была сама принцесса?

Куродо-но сёсё обладал приятной наружностью и самыми изящными манерами. Он сидел, неторопливо озираясь и, судя по всему, вспоминая о прошлом.

– О, как все мне знакомо здесь! – говорит он, вздыхая.– Я чувствую себя совсем как дома. Впрочем, не думаю, чтобы вам это нравилось.

Только этот намек он и позволил себе.

У принцессы не было никакого желания отвечать на письмо.

– Я не стану писать,– заявила она.

– Но это неучтиво! – всполошились дамы.– В ваши годы нельзя так пренебрегать приличиями. Даже письмо, написанное посредником, может быть воспринято как оскорбление. А уж если вы вовсе не ответите…

«Ах, когда бы матушка была жива! – подумала принцесса, и глаза ее увлажнились.– С какой нежной снисходительностью скрывала бы она мои недостатки, даже если бы и не одобряла моего поведения». Слезы падали на бумагу прежде, чем ложилась на нее тушь, и она не могла писать. В конце концов она начертала первое, что пришло ей в голову:

«Стоит ли, право,
О столь ничтожной особе
Тебе помышлять?
Расточать ей свою любовь,
К ней обращать упреки?»

Не добавив к песне ни слова, она свернула письмо и отдала его. Тем временем Куродо-но сёсё беседовал с дамами.

– Я бываю у вас так часто, что вправе рассчитывать на более теплый прием,– многозначительно говорил он.– К тому же теперь по некоторым причинам я буду заходить к вам еще чаще. Надеюсь, мне позволят входить и во внутренние покои. Должна же быть вознаграждена моя многолетняя преданность…

С этими словами он вышел.