Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

Никакой определенной болезни у Уэмон-но ками не было, но целыми днями он лежал, погруженный в мрачное уныние, а временами рыдания сотрясали его грудь. Многие гадальщики утверждали, что дело не обошлось без вмешательства злого духа женского пола, да и сам министр был того же мнения. Однако же дух этот не обнаруживал себя, и вот тогда-то встревоженный министр решил отправить сыновей на поиски, наказав им не пропускать ни одного самого отдаленного горного уголка.

А пока заклинатель с горы Кадзураки читал молитвы у ложа больного. Это был высокий мужчина с суровым взглядом и громким, резким голосом.

– Невыносимо! – не выдержал Уэмон-но ками. – Неужели я так греховен? Мучительный страх овладевает душой при звуке этого голоса, мне кажется, что моя жизнь вот-вот оборвется.

Потихоньку выскользнув из опочивальни, он поспешил к Кодзидзю.

Министр ничего о том не знал, ибо предусмотрительный Уэмон-но ками велел дамам говорить всем, что он спит. Не сомневаясь, что это действительно так, министр шепотом переговаривался с заклинателем.

Еще совсем недавно невозможно было и вообразить его сидящим вот так, рядом с простым монахом. Министр всегда был человеком веселого, шутливого нрава, и годы мало изменили его. Теперь же его трудно было узнать. Вздыхая, он рассказывал о том, как заболел его сын, как, несмотря на временное улучшение, ему становилось все хуже…

– Прошу вас, освободите его из-под власти злых духов! – молил он. Печально, право!

– Вы только послушайте! – говорил между тем Уэмон-но ками Кодзидзю. – Не умея понять истинной причины моего недуга, они при помощи гаданий установили, что всему виной дух женщины. О, если бы это была правда! Когда б ее мстительный дух проник в мое тело, как бережно относился бы я к себе, да и жизнь уже не казалась бы мне такой постылой… Я знаю, что я не одинок, что во все времена находились люди, которые желали большего, нежели заслуживали. Совершенно так же как я, они всем сердцем предавались преступной страсти, порочили имена своих возлюбленных и в конце концов начинали испытывать отвращение к собственной жизни. Все это мне известно, но разве от этого легче? Мир меркнет в моих глазах при одной мысли, что я еще жив, несмотря на то что господин с Шестой линии знает о моем преступлении. Впрочем, быть может, просто слишком ярок свет, от него исходящий? Я не считаю, что мое преступление так уж велико, но в тот вечер, когда я увиделся с ним, все чувства мои пришли в смятение, и до сих пор мне кажется, будто душа моя витает где-то далеко и не может вернуться (323). Боюсь, что она там, на Шестой линии. Завяжите же потуже подол, прошу вас (324, 325)[72].

Да, он совсем ослабел за последние дни, казалось, будто одна пустая оболочка осталась от его тела. Кодзидзю рассказала ему о принцессе, о том, как задумчива и печальна она теперь, как боится чужих взглядов. Воображению Уэмон-но ками с такой ясностью представилась ее поникшая фигурка, осунувшееся, грустное лицо, что сердце его затрепетало: «Неужели моя душа и в самом деле возле нее витает?» – и еще большее отчаяние овладело им.

– Больше вы не услышите от меня ни слова о вашей госпоже. Грустно только сознавать, что при всей никчемности и мимолетности моей жизни я успел стать препятствием на ее пути к грядущему просветлению. Мне не хотелось бы уходить из мира прежде, чем подойдет к концу ее срок, прежде, чем до меня дойдет весть о ее благополучном разрешении. Этот сон, который я видел когда-то… Увы, мне остается лишь гадать, что он означает. Ведь рядом со мной нет никого, с кем я мог бы посоветоваться. О, как это тяжело!

Мысли его с неодолимой силой стремились к одному предмету, ничто другое, казалось, не занимало его. Кодзидзю содрогнулась от ужаса и негодования, но в следующий миг нестерпимая жалость пронзила ее сердце, и она заплакала. Придвинув к себе светильник, Уэмон-но ками прочел ответ принцессы. Знаки, начертанные бледной тушью, поражали удивительным изяществом.

«Мне жаль Вас, но, увы, смею ли… Я могу лишь гадать… Вы пишете: „Ужель не угаснет…“, но, право…

Вместе с тобой
Я желала б из мира исчезнуть.
Люди тогда бы,
Струйки дыма сравнив, увидели,
Кому больше пришлось страдать.

Неужели Вы думаете, что я задержусь здесь надолго?» Вот и все, что она написала, но растроганный Уэмон-но ками был благодарен ей и за это.

– Неужели у меня не останется иной памяти о мире, кроме этих «струек дыма»? Как все тщетно!

Рыдания душили его. Не поднимаясь с ложа, то и дело откладывая кисть, чтобы передохнуть, Уэмон-но ками написал ответ.

Письмо получилось довольно бессвязным, знаки были причудливы, словно птичьи следы…

«Струйкою дыма
Взмыв к облакам, бесцельно
В небе блуждаю,
Но и теперь с любимой
Я не в силах расстаться…