Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

— Вы знаете, что все эти годы я ни на миг не забывала о своем горе и лишь увеличивала бремя, отягощающее мою душу, Но вот несколько лун тому назад я встретила одну молодую особу, которая помогла мне обрести утешение. По-видимому, ей довелось изведать в жизни немало горестей. Что-то постоянно гнетет ее, и она трепещет от страха при мысли, как бы люди не узнали, что она еще жива. Я была уверена, что вряд ли кому-то удастся отыскать ее здесь, на дне этого ущелья… Как же вы узнали о ее существовании?

— Даже если бы вы имели основания сомневаться в чистоте моих помыслов, я был бы вправе рассчитывать на снисхождение хотя бы потому, что не испугался опасностей, которыми грозят эти крутые горные тропы. Но, насколько я понимаю, речь идет об особе, которая заменила вам дочь, и я надеюсь, что вы не станете скрывать ее от меня, делая вид, будто она не имеет ко мне никакого отношения. Вы говорите, что ей довелось изведать немало горестей. Но в чем их причина? О, как бы мне хотелось ее утешить!

Распрощавшись с монахиней, Тюдзё взял листок бумаги и написал:

«Не покоряйся
Своенравному ветру полей,
"Девичья краса!"
Окружу тебя вервью запрета,
Хоть путь и неблизок к тебе».

Это послание он передал через Сёсё. Увидев его, монахиня сказала:

— Будет лучше, если вы ответите. Господин Тюдзё — человек тонкой, чувствительной души. Он никогда не позволит себе ничего, что могло бы оскорбить вас.

Но молодая госпожа отказалась наотрез.

— У меня слишком плохой почерк, — заявила она.

Было ясно, что убедить ее не удастся, и монахиня, понимая, что молчание может обидеть Тюдзё, написала ответ сама:

«Разве я не предупреждала Вас, что наша молодая госпожа — особа весьма своенравная, непохожая на других женщин…»

«"Девичья краса"
Бессильно поникла, попав
В бедную келью,
Что служит прибежищем нам
От горестей тщетного мира».

«Для первого раза довольно и этого», — подумал Тюдзё и уехал в столицу.

Докучать женщине письмами было бы нелепо, однако Тюдзё не мог выбросить из памяти мельком увиденный образ. Он не знал, в чем причина ее тайных горестей, и все же испытывал к ней живейшее сочувствие.

Примерно на Десятый день Восьмой луны была назначена соколиная охота, и, воспользовавшись этим, Тюдзё снова приехал в Оно. Вызвав Сёсё, он передал через нее:

— Стоило мне увидеть вас, и сердце лишилось покоя.

Видя, что госпожа отвечать не собирается, монахиня ответила сама:

— Верно, «кого-то ждет она на горе Мацути…» (507).

— В прошлый раз вы говорили, что ваша молодая госпожа много страдала, — сказал Тюдзё, встретившись с монахиней. — Я хотел бы знать о ней как можно больше. Мне тоже пришлось испытать в жизни немало разочарований, и я охотно поселился бы где-нибудь в горной глуши, когда б не возражали мои близкие. Откровенно говоря, меня никогда не влекло к женщинам веселым, жизнерадостным, возможно потому, что и сам я склонен к унынию. Насколько приятнее иметь рядом особу, с которой можно поделиться, что терзает и мучает твою душу, которая способна понять…

Судя по всему, Тюдзё был увлечен не на шутку.

— Что ж, если вы предпочитаете грустных женщин, более подходящей вам не найти, — ответила монахиня. — Боюсь только, что ее отвращение к миру слишком велико, чтобы она согласилась вступить на обычный для женщины путь. Даже немолодым людям, жизнь которых приближается к концу, нелегко отказаться от мира, а в таких цветущих летах… Ах, что же станется с нею?

— Вы слишком жестоки, — сказала она, войдя во внутренние покои. — Ответьте же ему. Довольно будет всего нескольких слов. Людям в нашем положении следует обладать более отзывчивым сердцем.

— Но я слишком ничтожна, я даже не знаю, о чем надо говорить. И молодая госпожа продолжала лежать, всем своим видом показывая,

что уговаривать ее бесполезно. Так и пришлось монахине вернуться ни с чем.

— Что же? Неужели она столь бессердечна? Значит, вы обманули меня, говоря о горе Мацути?

Пришел я сюда,
Услыхав голоса цикад,
«Ожидающих в соснах»,
Но лишь промок от росы,
Заблудившись в чаще мисканта…

— Неужели в вашем сердце нет ни капли жалости? — взывала монахиня. — Ответьте хотя бы на это.

Однако женщина молчала. «Лучше не показывать своей осведомленности, — думала она. — К тому же стоит мне хоть раз уступить, и они уже не оставят меня в покое». Дамы смотрели на нее неодобрительно, а монахиня, очевидно вспомнив дни своей молодости, сказала:

— По осенним лугам
Ты прошел, и охотничье платье
Собрало всю росу,
К чему же теперь обвинять
Сад наш, хмелем заросший?

Вот что ответила молодая госпожа. Ее опасения так понятны…