Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

— Наверное, есть два человека, которых вам хотелось бы увидеть? Слова ее попали в цель, и на щеках женщины вспыхнул жаркий румянец, сделавший ее еще прелестнее.

— Не знаю, куда
Тянутся корни дерева
У Старой реки.
В криптомерии этой вижу
Ту, что из мира ушла, —

быстро ответила монахиня. Впрочем, ничего примечательного в ее песне не было.

Она намеревалась идти в Хацусэ одна, но все прислужницы захотели непременно ей сопутствовать. Обеспокоенная тем, что после ее отъезда дом совсем опустеет, монахиня оставила с девушкой трех прислужниц: весьма смышленую монахиню по прозванию Сёсё, женщину постарше по прозванию Саэмон и девочку-служанку.

Проводив паломниц задумчивым взглядом, молодая госпожа снова и снова сетовала на судьбу, но, увы… Теперь, когда рядом с ней не осталось ни одного человека, на которого можно было положиться, ей стало еще тоскливее.

Однажды, когда она сидела, погруженная в мрачные мысли, принесли письмо от Тюдзё.

— Соблаговолите прочесть, — просила Сёсё, но женщина даже не повернулась. Все в этом опустевшем доме располагало к унынию, и она коротала долгие, томительные дни, размышляя о прошедшем и о грядущем.

— Ах, это невыносимо! — говорила Сёсё, глядя на ее грустное лицо. — Может быть, вы согласитесь хотя бы сыграть в «го»?

— Я так дурно играю, — стала отказываться госпожа, но в конце концов согласилась, и Сёсё послала за доской. Уверенная в себе, она предложила госпоже начинать первой, но, к ее величайшему удивлению, та играла настолько лучше, что для следующей партии им пришлось поменяться местами.

— Вот бы госпожа монахиня посмотрела на вас! — радовалась Сёсё. — Когда-то она очень хорошо играла в «го». Господин Содзу тоже любил эту игру и гордился своим мастерством, да так, что едва не возомнил себя Величайшим игроком. Право, трудно поверить… Однажды он предложил сестре сыграть с ним, заявив: «Хвалиться не стану, но тебе меня никогда не обыграть». Кончилось же тем, что он проиграл ей две игры подряд. И вот что я вам скажу: вы играете куда лучше его. Чудеса, да и только!

«Что я наделала!» — ужаснулась женщина, испуганная столь явным пристрастием этой немолодой, начинающей уже лысеть особы к игре в «го». Сказавшись больной, она легла.

— Вы не должны пренебрегать ничем, что могло бы отвлечь вас от мрачных мыслей, — поучала ее Сёсё. — Нехорошо, когда такая молодая, красивая женщина все время грустит. Ну словно драгоценный камень с изъяном.

Унылые стоны ночного ветра пробуждали в душе смутные воспоминания.

Ветер осенний
Не задел никаких тайных струн
В сердце моем.
Но тоска все сильней, и роса
На мои рукава ложится…

Когда на небо выплыла прекрасная светлая луна, появился Тюдзё, от которого днем было получено письмо соответствующего содержания. «Ах, как некстати», — посетовала госпожа, поспешно скрываясь в глубине покоев.

— Нельзя быть столь бессердечной! — возмутилась Сёсё. — Провести такую ночь в обществе человека с тонкой душой — что может быть прекраснее? А уж когда он питает к вам нежные чувства… Неужели вы не согласитесь хотя бы выслушать его? Или вы думаете, что его речи загрязнят ваш слух?

Женщина молчала, объятая ужасом, и, видя, что склонить ее к согласию не удастся, Сёсё попыталась уверить гостя в том, что молодой госпожи нет дома. Однако все уловки ее оказались напрасными: очевидно, гонец, приходивший днем, сумел выведать, что госпожа не уехала вместе со всеми.

— Я ведь даже не прошу, чтобы мне позволили услышать ее голос, — говорил Тюдзё. — Единственное мое желание — высказать все, что у меня на душе, о большем я и мечтать не смею. А там — пусть госпожа сама решает, достоин я ее внимания или нет.

— Вы слишком жестоки, — жаловался он. — Трудно себе представить, что в таком месте… Право, вы могли бы быть снисходительнее.

Если успела
Ты горечь этого мира
Изведать сполна,
В душе твоей отклик найдет
Осенняя ночь в горах.

Я не верю, что вы не в состоянии понять…

— Госпожи монахини нет, и отвечать за вас некому, — заявила Сёсё. — Неужели вы настолько не желаете считаться с приличиями?

— Влачу свои дни,
Стараясь не думать вовсе
О горестях жизни,
Но кажется людям: в душе моей
Поселилась тайная грусть… —

сказала женщина, ни к кому не обращаясь, но Сёсё поспешила передать ее слова Тюдзё, и тот был растроган.

— Не попросите ли вы госпожу подойти ближе? — снова принялся настаивать он, посетовав — увы, напрасно — на нерасторопность прислужниц.

— Свет не видывал столь упрямой особы, — пожаловалась Сёсё, но послушно прошла во внутренние покои. Каково же было ее изумление, когда она обнаружила, что госпожа укрылась в покоях старой монахини, куда обыкновенно и не заглядывала! Вернувшись к Тюдзё, она доложила ему, что так, мол, и так…