Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

Пока, задумавшись, он перебирал струны, на небо выплыла луна. «Как изящно и нежно звучало китайское кото в руках принца! — вздыхая, думал Дайсё. — А ведь нельзя сказать, чтобы он владел какими-то особенными приемами».

— Если бы вы выросли в этом доме и знали тех, кто жил здесь когда-то, — сказал он, — окружающее исполнилось бы для вас глубокого смысла. Даже совершенно посторонние люди вспоминают о Восьмом принце с нежностью и любовью. Но как могло случиться, что все эти годы вы провели в такой глуши?

Девушка сидела, смущенно вертя в руке белый веер. Дайсё был виден ее профиль. Сквозь блестящие пряди просвечивал белоснежный лоб, и Дайсё снова поразился ее сходству с ушедшей. «Прежде всего ей следует заняться музыкой, — подумал он. — Иначе она вряд ли сумеет соответствовать…»

— Приходилось ли вам когда-нибудь играть на кото? Я уверен, что вы знакомы по крайней мере с японским, или, как его часто называют, с восточным кото.

— Вы же видите, я не сильна даже в японских песнях, а уж кото… — ответила девушка.

Судя по всему, она была неглупа, и Дайсё с сожалением подумал о том, что придется оставить ее в Удзи, куда ему трудно будет ездить часто. Видно, в его сердце уже зародилось нежное чувство к ней…

Отодвинув кото, Дайсё произнес:

— «Звучаньем — как вечером цитра на террасе у князя Чу…»[56] Немудрено вообразить, с каким восхищением внимала ему Дзидзю, выросшая в краю, где только и умеют, что стрелять из лука. Разумеется, ей не были известны обстоятельства, заставившие Дайсё обратить внимание на цвет веера в руках у ее госпожи, так что восхищалась она скорее по невежеству. «Но для чего я произнес эти строки? — клял себя Дайсё. — Как странно, что именно они вспомнились мне в этот миг!» Из покоев монахини принесли плоды, не без изящества разложенные на блюдах, украшенных багряными ветками и побегами плюща. Луна светила ярко, и Дайсё сразу же заметил, что на подложенной снизу бумаге что-то написано. Он поспешил извлечь ее. А прислужницам, наверное, показалось, что ему не терпится отведать плодов…

«Листья плюща
Стали совсем другими
Осенней порой.
Но так же светла луна,
Как в те далекие дни».

Растроганный и смущенный, смотрел Дайсё на эти строки, написанные старомодно, неуверенной рукой.

— Селенье в горах
Носит прежнее имя,
Но в спальню мою
Льется лунный свет, озаряя
Совсем другое лицо,—

произнес он, ни к кому не обращаясь. Впрочем, нетрудно предположить, что Дзидзю передала его слова старой монахине…

Ладья в волнах

Основные персонажи

Принц Хёбукё (Ниоу), 28 лет, — сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи

Девушка, дочь госпожи Тюдзё (Укифунэ), 22 года, — побочная дочь Восьмого принца

Нака-но кими, 27 лет, — средняя дочь Восьмого принца, супруга принца Хёбукё

Дайсё (Каору), 27 лет, — сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)

Дайнайки (Митисада) — ученый, близкий дому Каору

Левый министр (Югири), 53 года, — сын Гэндзи и Аои

Госпожа Тюдзё, госпожа Хитати, — мать Укифунэ

Вторая принцесса — дочь имп. Киндзё и имп-цы Акаси, супруга Каору

Принц Хёбукё не мог забыть той случайной встречи в вечерних сумерках. Судя по всему, незнакомка не имела высокого ранга, однако она была истинно прекрасна, и неспособный противиться искушениям принц чувствовал себя обманутым. Его возмущение по поводу этого в общем-то ничтожного случая было столь велико, что он позволил себе высказать свое неудовольствие супруге.

— Такой жестокости я от вас не ожидал, — пенял он ей, а она, смущенная упреками: «Не лучше ли открыться ему?» — подумала, но решиться было не так-то просто… Нака-но кими знала, что девушку спрятал Дайсё и что его влекло к ней не праздное любопытство, а глубокое чувство, хотя вряд ли можно было надеяться, что он открыто признает ее своей супругой. Выдай она ему тайну, принц не замедлил бы ею воспользоваться. Он привык потворствовать своим прихотям и даже за простой прислужницей, почему-либо привлекшей его внимание, последовал бы в самое несообразное его званию место, только бы удовлетворить свое любопытство. А как эта особа давно уже владела его помыслами… Разумеется, кто-то другой мог рассказать принцу, где она скрывается, и тогда… Как ни жаль ей было обоих, остановить принца вряд ли удастся, обвинять же во всем станут именно ее, поэтому лучшее, что она может сделать, — остаться в стороне.

Так рассудив, Нака-но кими не стала ничего говорить супругу, хотя страдания его возбуждали в ней глубокое сочувствие. Притворяться и обманывать она не умела, поэтому предпочитала молчать, затаив обиду глубоко в сердце — словом, вела себя так, как повела бы себя на ее месте любая ревнивая супруга.