Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4

– Простите меня, недостойную, – говорит она, не показывая ему своего лица, – за это время я стала еще безобразнее, и мне стыдно…

– Я понимаю, как вам тяжело, – отвечает Тюнагон. – Я и сам страдаю оттого, что рядом со мной нет никого, кто разделил бы мое горе, с кем можно было бы вспомнить прошлое. Дни и луны текут унылой, однообразной чередой…

Глаза его полны слез, а уж о старой монахине и говорить нечего…

– Вот и снова осень, – с трудом произносит она. – Подумать только, еще год назад госпожа была жива. Как она страдала, несчастная… Причины для печали находятся всегда, и все же осенью, когда ветер словно проникает до самой глубины души… Я слышала, что опасения моей бедной госпожи оправдались?.. Как это грустно, право…

– Все так или иначе уладится, была бы жизнь длинна. Меня постоянно мучит сознание собственной вины, ведь это из-за меня ваша госпожа ушла из мира, так и не обретя покоя. Если же говорить о нынешнем поведении принца, то оно более чем обычно, и никаких оснований для беспокойства нет. Невозможно примириться лишь с мыслью о вечной разлуке. Разумеется, всем нам «раньше или позже» (326) суждено растаять в небе тонкой струйкой дыма, и все же…

И Тюнагон снова заплакал.

Призвав к себе Адзари, он принялся обсуждать с ним, какие сутры и священные изображения следует подготовить к дню скорби.

– Иногда мне кажется, что я не должен приезжать сюда, – говорит он, – ибо это только усугубляет мои страдания. Право, напрасно… Мне подумалось как-то, что неплохо было бы, разобрав главный дом, перенести его поближе к храму и превратить в молельню. По-моему, чем быстрее это будет сделано, тем лучше.

И, набросав на листке бумаги примерное число молелен, галерей и монашеских келий, Тюнагон передает листок Адзари.

– О, такое благодеяние… – почтительно отзывается тот.

– Возможно, я проявляю некоторую жестокость, вознамерившись изменить облик этого прекрасного места, выбранного покойным принцем для своего жилища, но я уверен, что он и сам распорядился бы подобным образом, когда б не тревога за судьбу дочерей. Ведь вы знаете, как высоки были его устремления. Теперь этой усадьбой владеет супруга принца Хёбукё, и дом можно считать собственностью принца. Поэтому мне не хотелось бы превращать его в храм, оставляя на прежнем месте. Это было бы слишком большим самоуправством с моей стороны. К тому же дом стоит у реки на совершенно открытом месте… Я полагаю, что лучше перенести его отсюда, а здесь построить что-нибудь другое.

– Достойное намерение. Говорят, что когда-то в старину жил человек, который, не желая расставаться со своим умершим сыном, положил его останки в мешок и много лет носил на спине. Однако в конце концов благодаря проповедям Будды он бросил мешок и вступил на путь просветления. Глядя на дом покойного принца, вы смущаете сердце воспоминаниями, и это еще более привязывает вас к миру. Если же вы превратите его в храм, перед вами откроется путь к грядущему спасению. Так что лучше всего немедля приступить к работам. Справьтесь у ученых-календарников о наиболее благоприятном дне и пришлите двух-трех умелых плотников. Что касается внутреннего убранства, то, следуя заветам самого Будды…

Отдав соответствующие распоряжения, Тюнагон призвал людей из своих окрестных владений и повелел им выполнять все указания Адзари. Тем временем день подошел к концу, и он решил остаться в Удзи на ночь.

Вечером он долго бродил по дому, понимая, что видит его в последний раз. Статуи будд были уже перевезены в храм, и в покоях оставалась лишь самая простая утварь, необходимая монахине. «Сколь унылым было ее одинокое существование, – невольно подумал Тюнагон. – А что будет с ней теперь?»

– По некоторым соображениям я полагаю необходимой перестройку главного дома, – сказал он. – Пока будут вестись строительные работы, вам придется пожить в галерее. Если вы захотите переправить какие-то вещи госпоже в столицу, призовите к себе кого-нибудь из моих людей, и они сделают все, что вы прикажете.

Обсудив с монахиней дела, Тюнагон прошел в опочивальню. При других обстоятельствах он вряд ли стал бы приближать к себе эту престарелую особу, но в ту ночь попросил ее устроиться поближе и долго беседовал с ней о прошлом. Рядом не было никого, кто мог бы подслушать их разговор, и монахиня воспользовалась этим для того, чтобы рассказать ему кое-какие подробности о покойном Эмон-но ками.