– Что за люди, никакого соображения…
Дайсё прислушивался к этим странным речам со смешанным чувством любопытства и неприязни.
– У переправы Сано «нету даже дома, где б укрыться мог…» (480), – произнес он, устраиваясь на галерее, окружавшей этот провинциальный на вид дом.
Можно себе представить, как дивились жалкие жители восточных провинций, когда ветер доносил до них благоухание рукавов Дайсё.
В конце концов, рассудив, что отказывать такому гостю неприлично, дамы устроили для него сиденье в южных передних покоях. Госпожа долго не решалась выйти, но дамы настаивали, и она, хотя неохотно, повиновалась. Раздвижную дверцу, отделявшую молодых людей друг от друга, прикрыли, оставив небольшую щель.
– Сидеть за дверью мне еще не приходилось, – посетовал Дайсё. – Право, я готов пенять плотнику, воздвигнувшему меж нами такую преграду.
И, потихоньку проникнув внутрь, он сразу же заговорил о своих чувствах, ни словом не обмолвившись о том, что видел в девушке живое подобие ушедшей.
– Однажды совершенно случайно я увидел вас сквозь щель в перегородке, – говорил Дайсё, – и с тех пор не могу забыть. Наверное, это судьба. Сам того не желая, я беспрестанно помышляю о вас…
Девушка не разочаровала его – напротив. Глядя на ее нежные, кроткие черты, он почувствовал себя окончательно плененным.
До рассвета, судя по всему, было недалеко, но петухи почему-то еще не кричали. С Большой дороги, которая проходила где-то поблизости, доносились сиплые крики разносчиков, выкрикивавших названия каких-то неведомых Дайсё товаров.
«Наверное, в предрассветной мгле торговцы с корзинами на головах похожи на страшных демонов», – думал он, прислушиваясь к крикам. Все здесь было непривычно и взору его, и слуху, но какое-то своеобразное очарование таилось в этих зарослях полыни. Скоро снова послышались голоса сторожей. Открыв ворота, они разошлись по покоям и, очевидно, легли отдохнуть. Подозвав слугу, Дайсё приказал подать карету к боковой двери, затем взяв девушку на руки, вынес ее наружу. Дамы остолбенели от неожиданности.
– Ведь сейчас Девятая луна![53]
– испуганно восклицали они. – Как можно? Это недопустимо!Монахиня Бэн была не менее других удивлена подобным поворотом событий. Ей было жаль юную госпожу, и тем не менее она посчитала своим долгом успокоить дам.
– Господин Дайсё знает, что делает, – сказала она. – Не стоит так беспокоиться. К тому же день перехода будет только завтра, так что по-настоящему Девятая луна еще не наступила.[54]
А случилось все это на Тринадцатый день Девятой луны.
– Пожалуй, я задержусь в столице, – сказала монахиня Дайсё. – Мне нужно навестить супругу принца Хёбукё. Она обидится, если я уеду, не повидавшись с ней.
Однако Дайсё не хотелось, чтобы Нака-но кими сразу же узнала о случившемся, и он принялся уговаривать монахиню ехать с ними.
– У вас еще будет время искупить свою вину перед госпожой, – заявил он. – А нам не обойтись без провожатого…
– Одна из вас должна поехать с нами, – добавил он, относясь к прислужницам, и вместе с монахиней в карету села молодая дама по прозванию Дзидзю. Кормилица и девочки-служанки, сопровождавшие монахиню в столицу, принуждены были остаться, так и не успев прийти в себя от неожиданности.
«Куда мы едем? Далеко ли?» – гадала девушка, но оказалось, что они ехали в Удзи. Дайсё заранее позаботился о том, чтобы были подготовлены быки на смену. Когда, миновав долину реки Камо, путники добрались до монастыря Хосёдзи, забрезжил рассвет. Увидев в тусклом утреннем свете лицо Дайсё, Дзидзю замерла от восхищения и, забыв о приличиях, принялась беззастенчиво любоваться им, в то время как ее госпожа лежала в беспамятстве.
– Дорога здесь каменистая, – сказал Дайсё и, взяв девушку на руки, прижал к груди. Узкое длинное полотнище из тонкого шелка, разделявшее карету на две части, не препятствовало солнечным лучам проникать внутрь, и монахиня чувствовала себя весьма неловко. «А ведь когда-то я могла ехать вот так же, сопровождая свою покойную госпожу, – вздыхала она. – Увы, с какими превратностями приходится сталкиваться тем, кто долго живет в этом мире». Она изо всех сил старалась сдерживаться, но в конце концов лицо ее сморщилось, и она заплакала. «Только этого не хватало, – рассердилась ничего не понимавшая Дзидзю. – Присутствие этой особы вообще неуместно в такой день, а если она к тому же еще и плачет… Как же слезливы старые люди!» Впрочем, вряд ли кто-то другой думал бы на ее месте иначе.