Повесть о юнгах. Дальний поход

— Мне не надо бриться! Я еще не бреюсь!

Это сбивает его с толку. Он выпускает канат.

Опомнившись, я вижу воспаленно моргающие глаза, широкое, серое от усталости лицо. Оно вдруг передергивается — боцман начинает судорожно зевать. Глядя на него, я тоже не могу удержаться, зеваю так, что на глаза выжимает слезы, а скулы вот-вот вывихнутся.

С минуту мы молча смотрим друг на друга.

— Не дают нам «добро» на вход, — говорит боцман. — Секретная база… Понятно?

— Как же так?

— Спать иди.

— Есть…

В кубрике одетый заваливаюсь в койку, но сначала то и дело просыпаюсь и слышу обрывки каких-то разговоров. Потом как проваливаюсь куда-то, успев только подумать: когда проснусь, мы будем стоять у берега. Обойдутся на баке и без меня.

Гошин расталкивает: обедать!

Ничего не могу понять, качает. Качается суп в бачке, выплескивается из миски. Качает, качает, качает.

Едим молча. Но время от времени кто-нибудь начинает говорить, и все о том же.

В этой базе нас должен был встретить коммодор Прайс. Он вылетел сюда из Майами в тот день, когда мы вышли оттуда. А мы ведь были еще в Нью-Йорке, Сен-Джонсе, и шторм задержал нас на неделю. Прайс давным-давно должен быть здесь — где же он?

Командир базы просигналил, что послал запрос командованию — четыре часа назад послал.

Идти в Рейкьявик — не хватит горючего.

Нужен врач — на одном из наших катеров во время шторма матрос сломал руку. Врача не присылают.

Где Прайс? Он должен был сформировать здесь конвой, который пойдет в Англию, и мы с ними. Может быть, не дождался, ушел? Решил, что мы из такого шторма не выберемся?

Прошло еще два часа, и нам дали «добро» на вход в базу.

В самой пустынной части пирса, на отшибе, там, где начиналось основание мола, стояли две машины. Одна, кажется, санитарная, другая «джип».

Долговязого Прайса я узнал издали.

Едва ошвартовались, он отделился от «джипа», быстро зашагал к нашему катеру. Потом стоял, нахохлившись, в своем сером плаще и фуражке с высокой тульей, сосал сигарету, глядя, как мы перекидываем на берег сходни.

Командир вышел из рубки, прикрыл за собой дверь и встал, молча глядя на Прайса.

Так они стояли минуты две-три.

Прайс выбросил сигарету, сплюнул.

— I’m sorry! — сказал он.

Капитан-лейтенант посмотрел, как швартуются другие катера.

Двое в белых халатах шли от санитарной машины к одному из наших «охотников».

Командир взглянул на Прайса:

— Прошу, господин коммодор…

Прайс шагнул на трап и козырнул нашему флагу.

Они ушли в каюту командира.

А мы — на пирс, на твердую землю. Ходили около катера, ощупывали ее ногами, — она, конечно, покачивается. Казалось так. И было приятно сознавать, что это только кажется.

Минут через десять капитан-лейтенант приказал вызвать к нему всех командиров катеров.

Они совещались недолго.

Потом я опять увидел Прайса. Он вышел из рубки, за ним наш капитан-лейтенант. Прайс что-то сказал. Командир четко козырнул ему:

— Есть!

Прайс отдал честь, сошел на причал и зашагал к своему «джипу». Раза два оглянулся.

— Боцман, — сказал командир. — Постройте команду.

Мы выстроились. Накрапывал дождь, за молом протяжно, отдаленно шипели волны.

Мы стояли, смотрели в светлое лицо командира.

— Коммодор Прайс принес извинения, — говорил он. — Был по делам на дальнем аэродроме, у летчиков. Далеко отсюда. На командира базы за проволочку наложил взыскание. По крайней мере, он так сказал.

Строй шевельнулся.

— Дальше, — сказал капитан-лейтенант. — Выход конвоя назначен на сегодня, на семнадцать ноль-ноль. Пять транспортов «Либерти», два английских эсминца, один американский и шесть наших катеров. Командует Прайс. Коммодор предложил задержаться на сутки, может быть, на двое, чтобы погрузить катера на «Либерти». На таких условиях нам давали отдых.

Командир помолчал.

— Я отказался. Выходим в семнадцать ноль-ноль. Через два с половиной часа. Все ясно?

— Ясно, — сказал боцман.

— За это время надо погрузить горючее, продукты и привести корабль в порядок.

Потом я таскал продукты. Мелькали ящики, мешки, пакеты, каменные плиты пирса, трап, непросохшая палуба, и опять мешки, ящики… И на всех три буквы «USN». И все время всплывало перед глазами: Прайс, нахохлившийся на пирсе, командир на палубе, их скрестившиеся взгляды. Все тот же спор — и не только о том, как доставлять катера…

Рассказать бы тебе, коммодор, хотя бы про «Джесси Смит». Может, понял бы тогда, что мы по-разному воюем!

Ни черта он не поймет, не так воспитан.

Глава седьмая

Дни, месяцы, мили — это все цифры точные, но в дальнем походе в них верить перестаешь. Я вспоминал теперь свои первые двое суток на корабле не чаще, чем раньше: было другое — они словно приблизились, а минувшие три месяца ужимались, становились меньше с каждой пройденной милей. И когда на рассвете в Норвежском море, возвращаясь с вахты — два шага оставалось до люка в кубрик, — я услышал взрыв, когда повернулся и побежал к носовому орудию, мне показалось, что та, первая в моей жизни боевая тревога была совсем недавно — вчера.