Повесть о юнгах. Дальний поход

Линь мелькнул в воздухе и пропал в волнах, следом, совсем недалеко от светловолосого, плюхнулся круг. Немец забарахтался, мелькнуло и исчезло его потерянное лицо — поднырнул под круг, продел руки.

— Знает! — буркнул Пустотный. — Надраивай…

Стали подтаскивать. Линь натянулся — надраился. С него сыпались капли.

Руки немца, продетые в круг, повисли, волосы мочалила вода.

— Гошин, бросай второму! — крикнул боцман.

Первого подтащили к борту. Тут между двумя леерными стойками вместо натянутых лееров — цепочка. Ее снимают, когда нужно перекинуть на берег сходню. Сейчас тоже сняли.

— Вытаскивай! Хватайся живей…

Мы нагнулись, потащили — кто за ворот, кто за рукава капкового бушлата. Голова светловолосого болталась. Мертвые губы задели меня по руке, я вздрогнул.

Второй плавал метрах в двадцати, держался за круг. Лицо было повернуто в нашу сторону.

Первого вытащили на палубу.

— Вот это акула! — процедил я.

— Нахлебался. Волоки сюда… Кранец! Под спину ему.

— Как боцман? — окликнул с мостика командир.

— Откачаем…

Пустотный нагнулся над немцем.

Командир вышел из рубки.

Я оглянулся — второго вытаскивали на палубу. Там помощь не требовалась. Сам встал, шагнул от борта и медленно поднял руки вверх. Фашист… Он был высок, похож на лыжника в красном бушлате и серой шерстяной шапке, натянутой на голову. Мокрое лицо сморщилось, вот-вот чихнет или заплачет.

Я посмотрел на его поднятые руки и вдруг увидел, как в правой блеснул широкий нож!

Нож у пленного? Нож занесен над боцманом!

У меня не осталось времени даже крикнуть.

Я прыгнул молча.

Мелькнуло сморщенное, будто плачущее лицо. И опять нож — надо мной. В этот момент раздался выстрел.

Нож выпал из ослабевшей окровавленной руки. А я оказался на палубе. Тогда фашист нагнулся и вновь схватил нож.

Я подпрыгнул, изо всех сил ударил двумя ногами вперед, в живот немцу. Ударил, а сам отлетел в сторону; падая, услышал, как он ухнул за борт. Я треснулся обо что-то затылком. Сильно — свет померк. Хотел вскочить — сел.

Около рубки стоял командир с пистолетом в руке.

Я оглянулся.

Позади, так же упираясь в палубу, сидел светловолосый. Гошин стоял над ним с автоматом, смотрел на меня. Рот у него был открыт.

Боцман плясал на одной ноге, стаскивая сапог:

— Заставь дурня… молиться… А ну разойдись! — Он скинул телогрейку и метнулся к борту.

— А-ах!

Опять ухнула вода.

Я пощупал подбородок и чуть не взвыл от запоздалого страха, от ненависти, от обиды — боцман-то!

Встал, шагнул к борту.

К нам подходил командир.

Пустотный вынырнул за бортом, крикнул:

— Не!..

И опять нырнул. Что-то долго не было его. Потом выскочил отплевываясь. Стал выбираться на палубу. С него лило.

— Нету! Потонул. Зараза…

— Сейчас же в машину! — сказал капитан-лейтенант. — Согревайтесь. Возьмите ром.

— Кажется… винты…

— Немедленно в машину! Пленного тоже. Переодеть.

Командир повернулся и пошел к рубке. Через минуту он появился на мостике.

Взревели машины — корму сразу затрясло. Моторы заглохли.

Пустотный, пропустив пленного, уже стоял в люке машинного отделения.

— И не жалейте рому! — крикнул командир. — Разотритесь хорошенько!

Боцман не ответил, захлопнув за собой люк. Опять высунулся:

— Юнга! Тащи-ка белье. Все из рундука-то выгреби. Гошин пошел за мной в кубрик:

— Ну, как ты его! Вот это ударчик, это, я понимаю, прием! Надо же… Как называется прием, а?

— Кетч.

— Надо же…

Я редко бывал в машинном. Пока добрался до Пустотного, раза три стукнулся в темноте. Почти все место занимали здесь тела двигателей, правого и левого, и отовсюду торчали какие-то вентили, трубы, приборы. За металлическими сетками светились два плафона, а под ногами, между решетками настила, видно было днище корабля.

Боцман, в сухих ватных штанах, голый по пояс, сидел на этом настиле, прислонившись спиной к серебристому боку левого двигателя. В ногах бочонок.

Напротив Пустотного пристроились на корточках два моториста в замасленных робах. Они оглянулись, когда я подходил, а третий… Переодели гада — я и подумал, что кто-то из наших!

Немец сидел рядом с боцманом, в ватных штанах и телогрейке, на голове шапка. Смотрел прямо перед собой, а глаза бегали.

— Рому налить? — спросил Пустотный.

Оба моториста улыбнулись мне.

Я протянул белье:

— Надо было прыгать за ним?

— Пленный.

На правом двигателе — только теперь заметил — была разложена мокрая одежда боцмана, а рядом так же аккуратно сушилась фашистская форма. У меня скрючило пальцы в сапогах.

— И этого туда бы — за борт!..

— Пленного-то?

— Разрешите идти? — сказал я.

— К чертовой бабушке…

Я окаменел от обиды.

— Какой пленный… — сказал один моторист. — А тот нападал с ножом!

— Отдать он хотел нож-то…

— Вам в спину! — выпалил я.

— А свитер возьми, растяну. Маловат.

У фашиста мелко тряслись плечи. Мне показалось — смеется.

— Он… понимает.

Под днищем всплескивала вода.

— Понимаешь по-руссишь? — спросил второй моторист.

— Н-найн! — лязгнул зубами немец.

— Не отойдет никак, зараза… — Пустотный нагнулся над бочонком.

Послышалось бульканье. Сильно запахло ромом.

— Мне в другую кружку! — сказал я, глядя в сторону.