Повесть о юности

— Сочетать — да! А в чем главное?

Так, почти на каждом собрании, возникая из какого-нибудь частного случая, вставали вопросы, вырастали в проблемы. Ребята начинали рассуждать по-настоящему, по-большому, «смотреть шире», и Полина Антоновна все реальнее и ощутимее чувствовала роль комсомола в классе. Действительно, опора! То, что она стала замечать начиная с девятого класса, теперь чувствовалось совершенно ясно: создавалось общее настроение осмысленности поведения, проявляясь во множестве мелких обстоятельств, с которыми раньше пришлось бы долго возиться и которые теперь решались сами собой.

Полина Антоновна старалась запоминать эти случаи, какие поинтересней — записывала в своем дневнике.

Из этого множества один на другой наплывающих случаев вырисовывалась как будто бы отрадная картина все более растущего сознания класса. Но вот неожиданно происходит новая вспышка противоречий, и это ощущение слаженности вдруг исчезает, и опять приходится одергивать, — одергивать даже того, с кем уже обо всем, кажется, договорились, на кого можно было положиться и понадеяться.

Была контрольная по алгебре. Контрольная как контрольная, и никаких особых вопросов она не вызывала. Но на другой день, после уроков, когда Полина Антоновна собралась домой, к ней подошел Саша Прудкин.

— Полина Антоновна! За что вы мне отметку снизили? У меня, по-моему, все правильно.

— По-вашему — может быть! — ответила Полина Антоновна. — Но если я снизила, значит у вас есть ошибка.

— Да нет! — в глазах Саши откровенное недоумение. — Я все просмотрел и ничего не нашел.

— Ну что вы мне говорите! Какие глупости! Посмотрите получше! — недовольно ответила Полина Антоновна (у нее болел муж, должен был прийти врач, и Полина Антоновна очень спешила).

— Вот, пожалуйста! — Саша протянул ей свою тетрадь.

Пришлось взять тетрадь и просмотреть всю работу заново.

— Позвольте! — вдруг встрепенулась она. — У вас же здесь был минус!

— Где? У меня плюс…

— Да, но был минус!

Глаза Саши метнулись было в сторону, но потом с тем же полным и откровенным недоумением уставились на нее.

— Возьмите вашу работу, — сказала Полина Антоновна. — Я не хочу видеть ее и не хочу с вами разговаривать!

На другой день к ней подошел Борис.

— Полина Антоновна, что у вас с Прудкиным вышло?

— У меня? А что у меня с ним может выйти?

— Он пришел к нам в бюро, плачет и уверяет, что вы не заметили у него знак!

— А забыли, как он уверял, что стекла в форточке не было?

— Да ведь, Полина Антоновна, нужно и верить человеку. Тогда он обманул, его поправили, а теперь… Что ж мы ему… совсем не будем верить?

— И что же вы решили? — насторожилась Полина Антоновна.

— Мы ничего не решили. Но… мы с вами хотели поговорить. Может, действительно вам много работ пришлось проверять, вы устали, не заметили…

— Значит, все-таки решили? А как же! Вы же стали на его сторону. Учитель ошибся! А решение ЦК комсомола вы знаете? Комсомол — опора учителя!

— Да нет, это мы знаем, — смутился Борис. — Но…

— А если знаете, какое может быть «но»? Откуда «но»?

— Да ведь он плачет, Полина Антоновна! А в десятом классе заплакать…

— Попался, оттого и плачет! — решительно ответила Полина Антоновна. — Не будем спорить! Я — учительница, ученик ко мне обратился, я вопрос разобрала и установила: совершена подделка! Вот какой вопрос вам нужно разобрать. А вы какую позицию заняли?

* * *

Несколько дней Борис потратил на то, чтобы разобраться в деле Саши Прудкина. Он испробовал все: и грозил, и выпытывал, и уговаривал, и беседовал по душам, по-хорошему. И только с большим трудом добился в конце концов правды: Саша признался, что, получив от Полины Антоновны тетрадь, он подобрал подходящие чернила и произвел небольшую «операцию» — исправил минус на плюс.

— Ты что? Одурел? — спросил Борис, понимая теперь, какую действительно ошибочную позицию он занял вместе с бюро в этом деле.

— Одурел! — признался и Саша Прудкин. — Сам не знаю, как это вышло. Я показал тетрадку Сухоручко, а он говорит: минус и плюс — разница маленькая! Ну, я…

— А ты и послушался? — упрекнул Борис. — Ты ж комсомолец! Ты на него должен влиять, а ты ему поддался, чести своей комсомольской не пожалел! Как ты теперь за это отвечать будешь?!

Когда Борис заговорил об этом с Сухоручко, тот решительно от всего отказался.

— Я?.. Когда?.. Ничего я ему не говорил!

— А тетрадь он тебе показывал?

— Показывал.

— А что ты ему сказал?

— Ничего! Посмеялся только: минус, плюс — какая разница? Так это ж шутка! Смех, что он плюс с минусом спутал. Больше я ему ничего не говорил. А что он — шутки не понимает?

Борис и верил этому и не верил: слишком уж оба они были ненадежными ребятами.

— Привыкли все на Сухоручко валить, вот и валят! — ворчал Эдик. — Сам сделал, а виноват Сухоручко. А еще комсомолец!

Они сидели после уроков друг против друга, забравшись на парты, и голоса их гулко раздавались в непривычной тишине класса. В воздухе еще стояла невыветрившаяся духота, на доске виднелись какие-то полустертые слава, на полу возле нее валялась белая от мела тряпка.