Повесть о Хаййе ибн Йакзане

Кому дано отыскать путь, что ведет через область сию, тот, вырвавшись на волю, окажется по ту сторону неба, и взору его предстанет потомство от первотворения[93]. У потомства же этого есть царь, коему единому оказывается повиновение[94]. Первый рубеж там населен слугами великого их царя[95], и они, верноподданные, усердствуют в выполнении дел, сулящих хоть какое-то приближение к нему. Это – племя смиренников, глухих к зову алчности, скупости, похоти, зависти или лени. Им поручено было освоить окраинные земли царства, и они заселили их. Это оседлые жители горожане, коим обителью служат прочные замки и роскошные палаты из глины, замешанной столь изощренным способом, что глина области вашей с замесью сей не идет ни в какое сравнение: она крепче алмаза, яхонта и всего, что в твердости своей не знает износу. Жизнь дарована им долгая, и срок платежа в их последний час отодвинут настолько, что смерть похитит их лишь за гранью времени самой что ни на есть отдаленной. Жизнь же они коротают в безропотном осваивании окраинных земель.

За ними идет племя тех, кто находится в более близком общении с царем и кто неутомимо прислуживает собранию, уподобляясь ему[96]. Их оберегали, а потому в исполняемых ими делах никем не заменяли. Они выделены за родственную близость свою, и им предоставлена возможность лицезреть высшее собрание, обступать его, дана радость в созерцании постоянном, безотрывном любоваться ликом царя своего. Во украшение свое наделены они добротою в нравственных качествах, тонкостью и проницательностью в мыслях, благоразумием в подаваемых ими советах, а равно чарующей внешностью, восхитительной миловидностью и безупречнейшей стройностью. У каждого из них – строго очерченный предел, известное положение и отведенная ему ступень, которую никто не может ни оспаривать у него, ни делить с ним, так что все остальные или возвышаются над ним, или же довольствуются скромным местом своим ниже его. Среди них положение, наиближайшее к царю, занимает один – он отец для них, а те чада и внуки для него[97]. От него к ним исходят обращение царя и указ его. К удивительным особенностям их относится то, что свойственная им природа не торопит их дожить до седин и дряхлости, а тот, кто у них родоначальником, хотя и старше их всех, превосходит остальных и щедро дарованной ему жизненной силою, и изумительной красой неувядающей юности. Отказавшись от крова, все они удалились в пустынную степь, и глубже всех царь.

Впросак попадает всяк, кто для царя сего начнет выводить хоть какое-то родословие; вздором окажутся слова того, кто вздумает ручаться хоть за какое-нибудь славословие, что оно достойно его; тщетными будут старания того, кто станет искать для него хоть какое-то описание[98]. Сравнения бегут с его пути, и любители сравнений не помышляют применять их к нему даже в мечтах своих. У него нет различимых членов, но в красоте своей он – лик, в щедрости же – длань. Красота его затмевает проявления всякой другой красоты, а великодушие его делает ничтожной ценность любого иного великодушия. Когда кто-нибудь из тех, кто обступает его ковер, вознамерится лицезреть его, опустит изумленный взор долу, и взор тот вернется с унижением, уведенный, можно сказать, назад прежде, чем достигнет его. Красота его – как бы завеса красоты его; обнаруживая себя, он как бы прячется, проявляя себя – как бы скрывается[99]. Так и с солнцем: задернется дымкой – видно отчетливо, а засияет – недоступно для взора. Ибо свет его – завеса света его. Воистину, тот царь в полном блеске восходит над родичами своими, не скупясь, позволяет им любоваться собой; если же им не удается разглядеть его хорошенько, то лишь из-за недостатка их же собственных сил. Воистину, он всевеликодушный, многоизбыточный, вселюбящий, всещедрый, всерадушный, всеодаряющий. Коли кто завидит воочию хоть какое-то проявление благолепия его – быть взору его прикованным к нему, и не оторваться оному от него ни на единое мгновение.

Среди людей отдельные переселяются к нему. Он из милостей своих воздает каждому свое, внушает им презрение к благам этой области вашей, так что если они возвращаются от него, то удостоенными высокой почести[100]». Старец Хайй, сын Йакзана, сказал: «Коли б, беседуя с тобою и пробуждая тебя, я не приближался к нему, быть бы заняту мне с ним, и не до тебя уж было бы мне. А хочешь – следуй за мною к нему[101]. С миром».

Ибн Туфайл (ок.1110 – 1185) [102] . Повесть о Хаййе, сыне Йакзана

Ты просил, о любезный и верный мне брат дорогой[103] (Аллах да одарит тебя вечным бытием, наделив нескончаемым счастьем), раскрыть пред тобою то, что сумел бы я раскрыть из тайн мудрости восточной, о которой говорил Шейх Глава Абу Али Ибн Сина[104]. А коли так, то пойми: кто жаждет знать ясно сформулированную истину, тот должен искать ее и проявлять усердие для овладения ею.