Повесть о Хаййе ибн Йакзане

Рассмотрев далее сами формы, он увидел, что они являют собой не более как предрасположение тела к тому, чтобы от него исходило данное действие. Вода, к примеру, будучи сильно нагрета, становится способной к восходящему движению – эта предрасположенность и есть форма, ибо здесь нет ничего, помимо тела, его воспринимаемых чувством признаков, которых ранее не было, таких, как качества и движения, и некоего действующего начала, воспроизводящего их. Способность же тела совершать одни, а не другие движения есть его предрасположение и форма. Обнаружив, что дело обстоит подобным образом со всеми формами, он убедился: исходящие от них действия принадлежат в сущности не им самим, а некоему действующему началу, которое осуществляет посредством форм приписываемые им действия. И именно это его открытие выражают слова посланника божьего (да благословит его Аллах и приветствует): «Я есмь слух его, коим он внимает, и зрение, коим созерцает», – а также в ясном стихе Откровения: «Не вы их убивали, но Аллах убивал их, и не ты бросил, когда бросил, но Аллах бросил» (Коран, 8:17).

Когда он получил о том действующем начале некоторое обобщенное, без подробностей, представление, у него возникло страстное стремление узнать о нем побольше. Поскольку же ему еще не приходилось тогда покидать пределы чувственного мира, то и искать он этого актора начал так, как если бы это был один из предметов, доступных чувственному восприятию. Притом ему еще неведомо было, один ли действователь или их множество.

Он изучил окружающие тела, каковыми и ограничивался доселе круг предметов, на которые направлены были всегда его размышления, и пришел к убеждению: все они в какое-то время возникают, а в какое-то – уничтожаются; те же из них, которые не уничтожаются целиком, гибнут, по его наблюдениям, частями, как это происходит, например, с водою и землей, коих части, видел он, исчезают от огня. Точно так же и воздух, как ему приходилось видеть, уничтожается под влиянием сильного холода, обращаясь в снег, а затем, когда тает, и в воду. И среди прочих окружающих тел он не видел ни одного, которое не возникало бы во времени и не уничтожалось и для которого не требовалось бы действующего начала[168]. А посему оставил он их всех в покое и перенесся мыслями к телам небесным.

К размышлениям всем этим он пришел к концу четвертой седьмины своей жизни – к двадцати восьми годам.

Небо и светила, расположенные на нем, как он выяснил, суть тела, потому что имеют протяженность в трех измерениях – в длину, ширину и глубину: этого признака не лишено ни одно из них; все, что не лишено этого признака, есть тело; следовательно, все они суть тела[169]. Затем он задумался: беспредельна ли их протяженность, простираются ли они неизменно до бесконечности в длину, ширину и глубину или имеют какую-то конечную величину и какие-то пределы, далее которых уже не простираются и за которыми не может быть никакой протяженности? Опираясь на рассудительность свою и проницательность, он пришел после некоторых колебаний к выводу: бесконечное тело есть нечто нереальное, вещь невозможная и немыслимая. Заключение это обосновывалось многими складывавшимися в уме его доводами.