Повесть о художнике Айвазовском

— Бог мой, какая удача! Позвольте пригласить вас к себе. Я живу здесь поблизости, и вы усладите мой слух. У меня есть отличная скрипка.

Но Гайвазовский ответил, что он с детства привык только к своей скрипке, что он лишь вчера прибыл в Санкт-Петербург и остановился в доме госпожи Башмаковой, урожденной графини Суворовой-Рымникской. Там сейчас находятся все его вещи, в том числе и скрипка.

Незнакомец, по-видимому, был страстным любителем музыки. Он тут же убедил Гайвазовского поехать за скрипкой в наемном экипаже.

Через час, добыв скрипку, они вышли из экипажа у большого здания с колоннами и сфинксами у подъезда.

Гайвазовский хотел спросить, где они, что это за здание, но незнакомец оживленно рассказывал ему о последнем музыкальном вечере у графа Виельгорского.

Они вошли в квартиру. Кроме старого слуги, никого не было. Гайвазовский подумал, что домочадцы, быть может, еще на даче. Хозяин оставил гостя на несколько минут одного в большой комнате, увешанной картинами. Почти на всех были виды Петербурга, Нева с отраженными в ее воде домами набережной. Но было и несколько морских видов.

Гайвазовский остановил взгляд на картине, изображающей осенний шторм на море. Он закрыл глаза и явственно увидел осеннюю Феодосию, несущиеся по небу серые облака, услышал ропот гневного осеннего моря.

Хозяин вернулся в комнату и начал уговаривать его сыграть. А ему хотелось расспросить о картине, кем, где и давно ли она написана. Однако, уступая просьбам, он сел так, чтобы ему была видна картина, и начал играть.

Вид моря вдохновил его. На память пришли мелодии, которым он научился у Хайдара, и юноша проникновенно играл их одну за другой.

Уже неторопливые пепельные петербургские сумерки давно вползли в комнату и начали скрывать от глаз предметы, стоящие в углах, а Гайвазовский все продолжал играть незнакомцу. Тот сидел в кресле у окна, и с его лица не сходила строгая, торжественная сосредоточенность. Звуки скрипки обволакивали комнату; казалось, они проникали не только в сердце этого человека, но и в каждую вещь. Хозяину дома казалось, что находящиеся в комнате предметы слушают игру так же внимательно, как он сам. Особенно это относилось к портьерам на дверях. Когда скрипка звучала трогательно и нежно, они шевелились и как бы тихо вздыхали. Он не догадывался, что за портьерами стоит и вздыхает старый слуга, тоже заслушавшийся музыкой молодого гостя.

Когда Гайвазовский кончил играть, незнакомец спросил:

— У кого вы намерены обучаться музыке?

— Музыке я отдаю свои досуги, — ответил юноша, — я уроженец Тавриды и прибыл сюда обучаться живописи.

— Позвольте! — вскочил хозяин. — Не вы ли юноша из Феодосии, Иван Гайвазовский?

Гайвазовский от удивления чуть не выронил скрипку. Десятки вопросов сразу пронеслись в его голове: кто этот странный, но добрый человек, откуда он осведомлен о нем и даже знает его имя?

Незнакомец тем временем успел успокоиться. Он громко позвал слугу и велел принести свечи. Когда в комнате стало светло, он мягко сказал юноше:

— Я о вас наслышан давно. В академии мне показывали ваши рисунки, и я с радостью узнал, что уже есть повеление о зачислении вас в живописный класс академии, в коем я состою профессором.

— Значит, я ваш ученик? — только и нашелся спросить Гайвазовский.

Все казалось ему похожим на сон: долгий, безмятежный голубой день, встреча с этим необыкновенным человеком, и то, что незнакомец вдруг оказался его будущим учителем.

Профессор, понимая, что происходит в душе юноши, с доброй улыбкой произнес:

— Не удивляйтесь ничему. Все это явь — и наша встреча на мосту, и игра на скрипке, и то, что меня зовут Максим Никифорович Воробьев, а вы теперь мой ученик.

В АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ

В 1757 году в Петербурге была учреждена Академия трех знатнейших художеств. Через семь лет ее переименовали в Российскую Императорскую академию художеств.

Русские цари и царицы желали, чтобы в академию не проникали передовые идеи. Воспитанники академии, академисты, должны были копировать картины и гравюры, рисовать с гипсов и обнаженных натурщиков и ничего не знать о жизни за стенами академии. Дни академистов были так заполнены, чтобы у них не оставалось свободного времени для чтения и размышлений.

Академистов будили в пять часов утра. В шесть часов начиналась утренняя молитва. Молитва продолжалась долго и заканчивалась чтением главы из евангелия. Только после этого ученики завтракали куском хлеба с водой и в семь часов приступали к занятиям.

Классы продолжались до семи часов вечера, с небольшими перерывами на обед и отдых.

После семи часов был ужин, а в девять часов все ученики должны были уже находиться в своих спальнях.

Так продолжалось изо дня в день, из года в год с однообразной правильностью заведенной машины.

Обширный штат инспекторов, подинспекторов, гувернеров, смотрителей следил за тем, чтобы этот порядок никем не нарушался.