Повесть о художнике Федотове

Приходили молодые писатели – поэт Плещеев, молодой Федор Достоевский в бедном сюртуке и ослепительно чистом белье и многопишущий, суетливо работающий Владимир Рафаилович Зотов.

Говорили о темах: Будаков пишет о петербургских бедняках, Толбин собирается писать про ямщиков, а Григорович и Тургенев пишут о деревне.

Зотов много рассказывал про молодого водевилиста и поэта Николая Алексеевича Некрасова, горького бедняка, который выбивался в литературу и в ней уже показал голос, ни на чей не похожий. Некрасов писал[36]:

Цепями с модой скованный,
Изменчив человек.
Настал иллюстрированный
В литературе век.

В иллюстрациях часто хотели изобразить то, что не позволяла цензура сказать словом.

Готовился альманах. Достали деньги, выбирали заглавие: «Зубоскал» или «Вечером вместо преферанса»? Название должно быть самым незначащим: всякое настоящее слово нужно говорить как будто мельком.

Агины, Федотов делали рисунки к Гоголю, к Достоевскому, Вернадский резал на дереве клише.

Спорили об ассоциациях, о том, что можно изменить жизнь, если работать группами, Федотов считал, что надо освободить искусство от заказчика, от необходимости расписывать соборы и делать портреты. Он предлагал собирать деньги по подписке и деньги эти передавать от имени общества талантливым художникам, а имена подписчиков печатать в газетах.

Рассказывали о Петрашевском; говорили, что ему двадцать семь лет, а виски у него уже поседели. У Петрашевского собираются по пятницам; там играют на рояле, говорят о цензуре, об освобождении крестьян, о религии, об искусстве и даже звонят в колокольчик, соблюдая правильность дебатов. Там говорят: теперешняя жизнь тяжка, гадка, порочна; порядок, ныне установленный, противоречит главному, основному назначению человеческой жизни – счастью. Следовательно, мы должны его свергнуть. Крепостной не имеет, трудясь от зари до зари, даже хлеба для своего пропитания и работает сохой. Однообразная работа берет у него силы и не дает того, что могла бы дать работа организованная. Силы народа уходят не туда: строят Исаакиевский собор из превосходного материала, но стройка эта бесполезна, и труд рабочих и художников пропадает даром.

– Жалко Брюллова, – говорил Агин. – Даже простой рисунок штрихом в альманахе часто доходчивей, народнее, а значит, и долговечнее многих картин нашего великого ма́стера! В соборе темно, как в казенном кармане, никто и не увидит живописи.

Говорил Вернадский:

– Мы из материала, приготовленного для бесполезных строительств соборов, построим новые города, прекратим нищету и срам, сделаем так, что человек будет счастлив с той, которую он любит. Ты, например, Павел Андреевич, счастлив в любви?

– Я про любовь не говорю, – ответил Павел Андреевич. – Про любовь я на гитаре играю, а когда не играю, то отдаю гитару вот ей!

На ситцевом диване в комнате Федотова сидел манекен в женском платке на плечах, с гитарой в руках.

– У этой Оли, – сказал Павел Андреевич, – воли нет.

Он пел тихим голосом:

Так до славы дойдешь,
Мало, что ли?
Лучше выдумать, что ж —
Дань для Оли.

– Надо альманах делать, – говорил Вернадский. – Пускай это будут маленькие черные рисунки, вырезанные штрихом на дереве, на меди резать будем после. Мы, разночинцы или разорившиеся дворяне, дети солдат, пишем картины и изображаем на них богов, героев, и все не для себя. У Карла Павловича вся мастерская заставлена неоконченными картинами, а у тебя… посмотрите, как вокруг все растет!.. В Риме Александр Иванов большую картину пишет и жанр отрицает, но оговаривается: «кроме Федотова».

Учились рисовать, учились голодать, умели петь.

Песню сложил Федотов:

На дубу кукушечка,
На дубу унылая
Куковала.
«Ку-ку, ку-ку», – куковала.

В терему красавица,
В терему унылая
Горевала.
«Ку-ку, ку-ку», – горевала.
Ноет сердце девицы,
Что не любит молодец,
Как бывало…
«Ку-ку, ку-ку», – как бывало.

Но долга ли грусть девицы?
Минет грусть-тоска.
Все пропало.
«Ку-ку, ку-ку», – и не стало…

И гнездо разрушено,
И птенцы расхищены,
Все пропало…
«Ку-ку, ку-ку», – все пропало…

И хор пел «ку-ку, ку-ку» с веселой грустью.

Над шумом, над дымом и звоном гитары смотрит на всех проволочная голова, по которой изучал Федотов законы перспективы, законы ракурса лица.

Окно открыто; на Смоленском кладбище кукует кукушка.

На дворе изломанные кусты сирени цветут все-таки.

В трех верстах от города Санкт-Петербурга

…Был этот блеск,

И это

тогда

называлось Невою.[37]

В. В. Маяковский

В. Белинский писал в 1844 году[38]: