— Скорее в путь! До земли еще далеко!
Я поражаюсь его исключительной энергии и выносливости. В минуты, когда мы падали от усталости, Шмидт, с присущим ему юмором, умел ловко и незаметно подбодрить, поднять настроение. Только здесь, в исключительных условиях сурового Севера, мы достойно сумели оценить это его прекрасное качество».
И четыре человека снова отправились в тяжелый путь. Медлить нельзя было и минуты. Положение становилось очень опасным. Все крепчавший резкий ветер быстро гнал льды и мог вынести их мимо земли прямо в открытый океан. Тогда спасенья нет!
Единственная надежда — идти вперед, пристать к ближайшему острову Мертвого тюленя. Они были в километре
Громов и Иванов-географ первыми добрались до каменистой отмели острова.
На острове Мертвого тюленя остался Громов, а Иванов отправился за Шмидтом и матросом.
Прошел час, другой, третий… Застывший Громов бродил в одиночестве на диком ветру по пустынному острову, ожидая товарищей. А их все не было и не было. Самые страшные мысли лезли в голову. Шмидт и двое Ивановых остались без оружия, — винтовка у Громова, но зато у него нет ни куска хлеба.
Лишь к ночи отчаявшийся Громов увидел на соседнем острове Скотт-Кельти за полкилометра от него людей. Это были его пропавшие друзья. Сигнал — три выстрела, был ими услышан, и вскоре за Громовым пришла лодка.
«Как нам удалось добраться до берега — это просто чудо, — рассказывал Шмидт. Льдами нас унесло далеко в сторону, и с большим трудом, прыгая с льдины на льдину, мы успели зацепиться за последний мыс островка. Еще минут десять — и мы попали бы в открытый океан. Теперь-то спасены окончательно!»
Решили не идти дальше. Пролив Де-Брюйне, отделяющий Скотт-Кельти от острова Гукера, покрыт тонким молодым ледком. Идти по нему нельзя, а на дырявом брезентовом каяке не поплывешь: к тому же начинался снежный буран. Разбили палатку. Согрелись глотком чистого спирта.
Двадцать восемь часов беспрерывных ужасных скитаний по ледяной пустыне сломили людей, и они заснули мертвым сном. Лишь Шмидту не удалось почему-то заснуть. Как видно, только что пережитое большое нервное напряжение отгоняло желанный сон. И вдруг сквозь дрему он отчетливо услышал знакомые протяжные гудки «Седова». Что это, галлюцинация? Нет, через несколько минут опять заунывно завыл гудок. Шмидт разбудил товарищей.
Еще одно «чудо» — из тумана показались мачты, трубы, знакомые очертания крутых бортов парохода. Гулкие выстрелы заставили «Седова» остановиться. Вот уже спущенная на воду шлюпка пляшет по волнам.
Капитан первым пожал руки Шмидту и его спутникам, обнял их и пробурчал в свои пышные усы:
— Поздравляю, вы были на пороге смерти!
После ухода группы Шмидта, за ней довольно долго следили с корабля в бинокль. Все недоумевали, почему они так медленно двигаются. Когда последний раз вахтенный матрос заметил далеко на льду только две человеческие фигурки, вместо четырех, недоумение сменилось тревогой.
Тем временем, пока отважная четверка пробивалась к берегу, льды потихоньку тронулись. Ожила безмолвная долина, огромные заснеженные поля, разрываясь с глухим треском, двинулись к океану. Появились широкие полосы чистой воды. «Седов» получил возможность двигаться к острову Гукера.
Отто Юльевич с удовлетворением записал в дневник:
«Очень тепло встретила меня команда, которая часто оказывает мне знаки внимания. Она ценит, кроме ровного товарищеского отношения и политических бесед, наличие мужества и предприимчивости, которые они мне приписывают».
…К утру корабль встал на якорь в бухте Тихой.
Шмидт с радостью убедился, что все строительные работы закончены. Очень полезным оказался уход корабля. Рабочие перестали тратить время на переезд утром, в обед и вечером на судно и с судна. Все жили там, где работали, и работали с перерывом только на сон.
Выяснилось, что оставленная на острове Гукера радиостанция из-за неисправности могла только слушать, но не передавать. В условленные часы зимовщики слушали все, что им говорилось по радиотелефону, но отвечать не могли.
Собираясь на торжественное открытие новой полярной станции, седовцы спускались по шторм-трапу прямо на молодой, но уже крепкий лед и шли по нему спокойно на берег. Начиналась зима.
«Время трудное, — констатировал хозяин тетради в клеенчатой обложке. — Ночью опять прижимали к берегу льды, была тревога. Надо уходить поскорее и… с трезвой командой. Решаем сократить торжество и во времени, и, так сказать, в градусах… У дома короткий митинг. Говорили: я, Самойлович, Визе, Воронин, доктор Белкин от ячейки, Кренкель и Илляшевич от зимовщиков. Речи краткие, но значительные и радостные.
Над домом взвивается красный флаг, тот самый, что поднесли нам в Архангельске. Приглашаем зимовщиков в последний раз выпить с нами чаю, подавая пример строго обходиться без алкоголя. Сердечно проходит прощание…»
На мачтах «Седова» колышутся прощальные флаги.
С неба надают тяжелые хлопья снега.