Повесть о любви и тьме

Керем Авраам все еще был новым кварталом, большинство улиц еще не замостили, и виноград, давший кварталу свое имя, все еще рос тут и там. Виноградные лозы, гранатовые, тутовые и фиговые деревья перешептывались, стоило дуновению ветра коснуться листвы. С наступлением лета, когда окна распахивались настежь, ароматы цветов заливали маленькие комнатки. В конце каждой из пыльных улиц, а также с крыш можно было видеть горы, окружавшие Иерусалим.

Один за другим возникали здесь каменные дома, простые, двух– и трехэтажные, поделенные на множество тесных – пара крошечных комнат – квартирок. Железные ворота в этом квартале украшали слово “Сион” и шестиконечные звезды. Железные ограды и решетки во дворах и на балконах очень скоро проржавели. Сосны и кипарисы постепенно вытеснили виноградные лозы и гранатовые деревья. Правда, случалось, что кое-где эти одичавшие деревья зацветали, но дети обчищали их, не давая гранатам созреть. Между деревьями и валунами во дворах высаживали олеандры или герань. Но очень скоро вся эта зелень была забыта и заброшена, над нею протянулись бельевые веревки, ее затаптывали, ее теснили колючки, на земле полно было битого стекла. Если олеандры и герань не умирали от жажды, то неистово разрастались, как любая дикая растительность. Во дворах теперь теснились подсобные постройки: склады, бараки, сарайчики из жести… И хибары, наскоро сколоченные из ящиков, в которых жители квартала Керем Авраам привезли свои пожитки, – похоже, люди пытались воссоздать здесь копию оставленных ими в Польше, Украине, Венгрии или Литве местечек. Кое-кто укреплял на шесте большую жестяную банку из-под маслин, сооружал голубятню и ожидал прилета голубей, пока ожидание не сменялось отчаянием. Кое-кто пытался устроить во дворе курятник – на двух-трех птиц. Другие старались изо всех сил вырастить на маленьких грядках редиску, лук, цветную капусту, петрушку…

Почти все стремились переехать отсюда в места более культурные – в кварталы Рехавия, Кирьят Шмуэль, Тальпиот или Бейт ха-Керем. Все очень старались поверить, что трудные времена миновали, в самом ближайшем будущем обязательно будет создано Еврейское государство, тогда все переменится к лучшему. Разве не переполнилась чаша страдания?

А тем временем в квартале Керем Авраам родились первые дети, и почти невозможно было объяснить им, откуда прибыли их родители, почему они прибыли сюда и чего все ожидают. В квартале Керем Авраам жили мелкие чиновники, служившие в Еврейском агентстве, учителя, медсестры, писатели, шоферы, делопроизводители, преобразователи мира, переводчики, продавцы, мыслители, библиотекари, банковские кассиры, билетеры, идеологи, владельцы маленьких магазинчиков, одинокие старики, проедающие свои скудные сбережения. В восемь вечера закрывались балконы, запирались дома, опускались все жалюзи, и только уличный фонарь создавал для одного себя желтую лужицу света на углу пустынной улицы. По ночам слышались пронзительные крики ночных птиц, далекий лай собак, одинокие выстрелы, шум ветра в кронах фруктового сада, ибо с наступлением темноты весь квартал возвращал себе данное еще консулом имя “керем” и вновь превращался в виноградник. Во дворах шелестели чудом уцелевшие смоковницы, шелковицы, оливы, яблони, гранатовые деревья, виноградные лозы. На каменные стены падал лунный свет и, отражаясь от них, пробирался меж деревьев, обретая прозрачную бледность привидения.

* * *

Улица Амос на двух-трех снимках в альбоме моего отца выглядит как незаконченный эскиз. Скопление прямоугольных строений из тесаного камня. Железные жалюзи и решетки на балконах. Там и сям на подоконниках горшки с чахлой геранью, рядом – выставка из банок, в которых, залитые рассолом с укропом и чесноком, солятся огурцы или перцы. Между рядами домов улицы как таковой еще нет, лишь пыльная грунтовка, вдоль которой громоздятся железные бочки и строительные материалы: щебенка, груды обтесанного камня, мешки с цементом, бетонные плиты, кучи песка, мотки проволоки, разобранные деревянные строительные леса. Тут и там среди этого хаоса растет себе колючая степная акация, запорошенная белесой пылью. Прямо на земле, посреди дороги, сидят каменотесы – босые, обнаженные до пояса, в широких холщовых штанах, с обмотанными полотенцами головами. Стук их молотков, ударяющих по зубилу, наполняет квартал залпами барабанной дроби, складывающейся в какую-то странную, настойчивую атональную мелодию. Время от времени на окраине квартала слышатся хриплые возгласы, предупреждающие об опасности: “Ба-руд! Ба-руд!” А затем мир раскалывается от грохота взорванных скал…