Повесть о моем друге

Танки ушли вперед. Сергей бежал, стараясь догнать своих. Вдруг его сильно ударило по ноге, обожгло болью. Первой мыслью было — оторвало ногу, второй — удивление: как же он бежит без ноги? Он продолжал двигаться, крича во весь голос, словно криком этим пытался остановить, преодолеть боль:

— Вперед! За Родину! За Сталина!

…Потом Сергею рассказали, что его, упавшего без сознания, увидел механик-водитель, развернул боевую машину и тихонько подал к нему. Сергея втащили в башню.

В медсанбате он кричал, ругался на чем свет стоит:

— Что ж вы делаете?! Не трогайте обувку! Не смейте!

Разгоряченному боем, ранением, Сергею казалось, что врачи нарочно портят роскошные сапоги на меховой подкладке. Всего несколько дней назад, в короткое затишье между боями, прибыла в бригаду делегация из Казани, привезла подарки танкистам. Тогда-то Сергею и достались высокие кожаные сапоги, легкие и ладные в ходу, теплые, как унты, и непромокаемые. А врач в медсанбате зло и умело, не обращая внимания на крики молодого комиссара, разрезал сапог и вылил из него с литр крови. Нога сильно опухла, посинела, но пуля прошла навылет, по счастью, не задев кости…

А Сергей не унимался:

— Эх, такое добро испортили!

Нога сильно болела. Но, по правде говоря, в горящем танке было куда хуже — чувствовать запах собственного горелого мяса — ощущение страшное.

5

Выписавшись из госпиталя, батальонный комиссар Сергей Антонов после вручения ему ордена Красного Знамени был отправлен в Москву за предписанием в Главное политическое управление РККА.

Кабинет начальника управления кадров помещался на первом этаже здания ПУРККА. Сергей подошел к небольшому зеркалу в комнате дежурного, оправил гимнастерку. Дышалось ему в Москве после ранений и всех его странствий по госпиталям и медсанбатам легко и даже празднично — сегодня он должен был получить назначение на фронт. К тому же в тесном общежитии Военно-политической академии на Садово-Триумфальной неведомо какими путями соседи его уже прознали, что возвращается он в действующую армию с повышением.

— Антонов? — хмуро, не подняв головы, не пригласив сесть, спросил хозяин кабинета — невысокий коренастый бригадный комиссар.

— Так точно.

— Доверяем большое дело… — все так же хмуро, с выражением нечеловеческой усталости сказал начальник управления и надолго замолчал, закрыв воспаленные от бессонницы глаза.

Сергей оглядел кабинет. В этой комнате все оставалось привычным, надежным, знакомым — и маленький письменный стол, и приставленный к нему стол подлиннее, и стулья, и портрет Сталина, и даже довоенная настольная лампа с вязью дубовых листьев и звездочками по зеленому гофрированному шелку. И оттого, что все было так обычно в этом кабинете, словно это не зима сорок второго, и не погибали пуровские инспектора на фронтах, и не попадали лекторы в самые что ни на есть сложные ситуации, фронт совсем недавно был в двадцати минутах езды «эмкой» отсюда, — словом, от всей этой привычности и налаженности дела стало светлей у Сергея на душе.

Хмурый хозяин кабинета протянул ему предписание. «Офицерская почта» не ошиблась: в предписании указывалась новая должность Сергея — комиссар танковой бригады…

В Москве стоял стылый, продутый насквозь ветрами март. Сергей вышел из пуровского подъезда. Идти сразу в академию не хотелось, да и было в запасе несколько часов особенно ценного сейчас свободного времени.

В холодную эту и трудную пору оставался в Москве островок иного быта, иного уклада жизни, куда можно было зайти и, если верить понимающим людям, получить немного «согревающего», — гостиница «Москва».

В ресторане было немного людей. Сергей, пожалуй, был единственным военным. Где-то в углу пыхтел трубкой пожилой человек, зябко кутавшийся в клетчатый шарф. Заканчивала скромное пиршество компания ярко накрашенных молодых женщин и мужчин с перстнями, но в подшитых валенках — гастрольная актерская бригада, только что вернувшаяся с фронта…

Официант предложил роскошный — по тем временам — ужин: несколько картофелин, селедку и — главное — стопку жидкости весьма странного желтого цвета и со стойким сивушным запахом.

Сергей выпил водку залпом. «Вот какой банкет получается, — невесело подумалось ему. — Не с кем даже радостью поделиться, не с кем чокнуться».

Сколько ни давал он себе клятв не думать о своих, о Маришке и о сыне, — не удержался. Вспомнился весенний Брест, и нарядная толпа, и звуки вальса на площади, и маленький сын, усевшийся у него на плече, глазеет на праздничную демонстрацию. Где сейчас его родные? Живы ли?

От этих мыслей стало Сергею не по себе. Он расплатился, встал из-за стола и направился к выходу. На огромной широкой лестнице его неожиданно окликнули:

— Антонов?