Маруся. Юрик! Мы вместе его купили! Я покупала ватманскую бумагу, а ты купил себе компас.
Юрик. Неважно. Мне она, значит, другой преподнесла. Вот. Гляди. Юго-восток. Тут по прямой линии пойди – работает Вася Захаров. Едет сейчас на машине своей. Хорошо! Не в комнате сидит, а на машине едет.
Маруся. Там ночь уже, в Таджикистане. Он спит.
Юрик. Он сегодня в ночной смене. Едет по степи. На горы смотрит, я чувствую. Компас на Пензу. Лешка Гауптман тоже в командировке. Он собирает для пензенского музея что-нибудь благородное. Ел он сегодня или нет, конечно, неизвестно. Ты его характер знаешь. Если напомнят, поест. А не напомнят – он и не спросит. Стаську я видел с месяц назад, случайно встретил. Еще с Сережей познакомил. Привозили ее на один спектакль из Москвы.
Маруся. И она ко мне не зашла?
Юрик. Утром репетировала, вечером сыграла – и на поезд. Не хотела особенно показываться. «Еще, говорит, ничего не добилась». Но она добьется. Голос золотой, лицо, рост. Она из нас самая честолюбивая, что ли. Но все равно, она как все мы. И она в комнате не сидит. В ее комнате – три стенки. А четвертой нет. И она выходит: «Глядите, вот как я работаю».
Маруся. Как Стаськино полное имя? Никогда не знала.
Юрик. И я недавно узнал: Станислава Арнольдовна. Ставлю компас на Хаджибекова. Ты еще помнишь, каково учителю в классе?
Маруся. Приблизительно.
Юрик. А я тебе скажу, что Стаське – куда менее страшно. Учитель тоже, как артист, все время у зрителя на глазах. Только школьный зритель об одном и думает – когда перемена. И разглядывает учителя, как в микроскоп. Хаджибеков наш из адыгейцев. Парень горячий. Физику, мало сказать, любит. Считает наукой наук. Может, он и зажжет класс, конечно. Но разве его весь зажжешь? Сердится. Однако не сдается. Все мы как на переднем крае.
Маруся. И я?
Юрик. И ты. А на переднем крае строго. Народ мы обыкновенный. Может, умрем, и никого не вспомнят, кроме Стаськи разве. Но мы подобрались все как один – добросовестные. А на добросовестных мир держится. Вспомни – кем мы были? Война наших близких растоптала. Сидим в темноте маленькие в интернате, поем, как голосим. А к чему привело – научились петь и прославились пением своим на всю область. И ты научишься, как на свете жить.
Маруся. Научусь?
Юрик. А как же может быть иначе?
Маруся. Как ты угадал, что мне надо помочь? Что именно мне надо сказать?
Юрик. Любовь научила.
Маруся. Любовь – дело недоброе.
Юрик. Не говори глупости, девчонка. Ты только начала любить. Любовь это…
Ты что думаешь – я у тебя жену отбиваю? Нет, к сожалению. Ее не отобьешь.
Маруся. Юрик, не барахли. Сережа, хочешь чаю? Там Валя на кухне занялась хозяйством.
Юрик. Пойду помогу.
Маруся. Ну, Сережа? Как будет у нас сегодня? Буду я как бы пустым местом? Или ты будешь меня учить? Или примешься говорить о глупости женщин вообще? Сегодня я сказала Юрику: любовь – дело недоброе. Вот я чему научилась!
Сережа. Не умею я разговаривать на подобные темы.
Маруся. Ну что ж, давай опять молчать. Лишь бы не кричать.
Сережа. Постой. Не уходи. Пожалуйста. У меня не ладится работа, а когда не ладится – я на всех бросаюсь.
Маруся. Почему же ты мне не сказал?
Сережа. Я ничего тогда не вижу. И ничего не понимаю. Я знаю, что нет дела подлее, чем вымещать несчастья на невиноватых, на своих, на тех, кто послабей, на тех, кто любит и терпит. И… говорить, так все говорить – сейчас вдруг я понял, как ты мне дорога.
Маруся. Правда?
Сережа. Меня вдруг как пронзило сейчас. Я… Ну, понимаешь, почудилось мне, что я оттолкнул тебя. Сейчас почудилось. Когда я вошел в комнату.
Маруся. Мы вспоминали друзей, школу…
Сережа. Я понимаю. Я ничего не говорю. Но… Воздух не замечаешь. Отними – заметишь. Я, Маруся, без тебя не могу жить. Задохнусь. Помни это. Терпи меня.
Маруся. Сереженька!
Сережа. Обещаю тебе. Слово даю. Никогда. Никогда больше не обижу тебя. Никогда! Никогда в жизни!
Картина пятая