Повесть о мужестве

— На запад. С наших «ТБ» на новые машины переучиваться. Вот и хотел я спросить, кто же с молодыми-то летчиками работать будет, если вы уедете. Может, войти мне с ходатайством в округ, чтобы вас дома оставили?

Николай задумался.

— Мне кажется, товарищ майор… — начал он.

— Нет, нет, — прервал его Иван Васильевич, — подумайте, посоветуйтесь, а завтра утром доложите мне. Хорошо?

Проводив начальника, Николай прошел в комнату, где стояла кроватка Виктора. Мальчик лежал с открытыми глазами.

— Я все слышал, папа, — сказал он. — Мы останемся?

— Нет, сынок, — тихо ответил Николай, — там мы нужнее. А ты спи, а то мама сердиться будет.

2

Так уж ведется в авиации: рано или поздно каждому летчику приходится пересаживаться в кабину нового, более совершенного самолета. Не так это просто — пересесть в другую кабину. Летчик, даже сменив свой самолет на другой той же серии, и то первое время чувствует себя непривычно, так как нет двух машин абсолютно схожих друг с другом характером. А на новой конструкции все надо начинать сначала: и скорость и пилотирование иные; надо приглядеться к новым приборам и, наконец, придется встретиться со множеством мелочей, которые необходимо не только запомнить, а сжиться с ними так, словно они являются частью тебя самого.

Николаю приходилось видеть дальние бомбардировщики «ДБ-3» и в жаркой монгольской степи, и в морозном небе Финляндии. Он с завистью смотрел им вслед, когда они легко, словно играючи, обгоняли его «ТБ» и уходили вдаль. Одинаково красивые и в небе и на земле, с плавными, закругленными формами, они имели по два мощных мотора, металлические воздушные винты, убирающиеся шасси. После привычных тихоходов полет этих машин казался Николаю неодолимым грохочущим шквалом, перед которым не сможет устоять никакая вражеская техника. Самолеты эти были последним достижением советской авиационной промышленности, знаменующим собой новый взлет отечественной конструкторской мысли.

И вот ему, Николаю Гастелло, доверили эскадрилью этих новых бомбардировщиков. Снова садиться ему за учебники, «наставления», тренироваться на земле и в небе, учиться и учить других.

Легкий мартовский морозец схватил лужи, и тонкий ледок похрустывал под сапогами, когда Гастелло в первый раз подошел к самолету, на котором ему теперь предстояло летать. Возле самолета возился механик в короткой летной куртке с голубыми петлицами. Николай обошел машину кругом, осмотрел рули, элероны, триммеры, влез в кабину, осторожно попробовал управление.

— Что вы с ним так деликатно, товарищ капитан? Машина прочная, — с улыбкой заметил механик.

— А Чкалов, между прочим, товарищ воентехник, советовал с самолетом на «вы» разговаривать, — ответил Николай. — Я этого совета твердо придерживаюсь и вам рекомендую. А кроме того, — улыбнулся он, — я сам слесарь, и добрые люди учили меня в свое время сначала внимательно посмотреть, а потом уж руками трогать.

Так состоялось первое знакомство Николая с будущим его боевым другом воентехником Петром Лучниковым.

В новом экипаже у Гастелло, не считая самого командира, было три человека: штурман Анатолий Бурденюк, летнаб Григорий Скоробогатый и стрелок-радист Алексей Калинин. Самым «пожилым» из них был лейтенант Скоробогатый — ему было двадцать шесть лет. Сержант Калинин был на два-три года помоложе, а лейтенанту Бурденюку не было еще и двадцати.

В апреле, сдав все положенные зачеты, экипаж был допущен к полетам на новой машине. Как и ожидал Николай, она оказалась легко управляемой, устойчивой и сравнительно простой при посадке. Уже через несколько дней они приступили к отработке элементов боевого применения, а в мае Гастелло уже уверенно водил эскадрилью в строю по маршруту, на учебные бомбометания, отрабатывал совместные действия с истребителями в воздушном бою.

Военный городок в Боровском под Смоленском, куда приехал Гастелло с семьей, мало походил на ростовскую базу. Широкая просека в лесу, небольшие четырехквартирные домики-коттеджи, разбросанные под высокими строевыми соснами. Гастелло получил отдельную квартиру с открытой верандой. Там остро пахло смолой от свежих досок и от деревьев, лапы которых тянулись к самому дому. При сильном ветре сосны шумели, словно где-то близко билось беспокойное море; над кронами их то и дело с громовым гулом пролетали самолеты, а невдалеке, за стройными колоннами стволов, жил шумной и неспокойной жизнью аэродром.

По дороге на новое место Николай с семьей на один денек сумел заехать к родителям. Теперь Франц Павлович с женой и детьми жил в самой Москве, в районе Черкизова. Встреча была радостная. По традиции съездили с отцом на Ленинские горы, побродили там, приминая рыхлые мартовские сугробы, полюбовались панорамой Москвы. Затем проехали на Красную площадь, молча постояли у Мавзолея и, немного пройдясь по центру, отправились домой обедать.

Вечером по настоянию Николая перед отходом поезда часок посидели всей семьей в вокзальном ресторане — авансом отметили день его рождения (через месяц Николаю исполнялось 34 года).