Повесть о мужестве

Тогда солдат размахнулся и с силой толкнул бабушку в грудь. Она вскрикнула и упала навзничь. Кровь бросилась в голову Николке; сжав кулаки, он рванулся к солдату, но тетя Катя, схватив за руку, удержала его на месте. Солдаты скрылись за воротами, уводя с собой Красавку.

Пугливо метался жеребенок. Посреди двора, на мерзлой, холодной земле, сидела бабушка и тихо плакала. Тетя Катя бросилась поднимать старушку, а Кит и Николка выбежали на улицу.

Мимо них промчался галопом, красиво вскидывая породистую голову, гордость всей деревни племенной жеребец Мишка. За ним, пытаясь перехватить его, бежало несколько солдат. Наперерез, размахивая нагайкой, скакал на своем коне офицер. Вдруг Мишка на всем скаку остановился, присев на задние ноги, повернул обратно и мимо шарахнувшихся солдат поскакал к реке. Офицер нагонял его. На небольшом мыске Мишка на секунду задержался, а затем, с силой оттолкнувшись, прыгнул в реку. В бессильной ярости офицер выхватил из рук подбежавшего солдата винтовку, прицелился и выстрелил в торчащую над водой Мишкину голову. Тот два раза дернулся, словно пытаясь выскочить из воды, а затем волны над ним сомкнулись…

Через час, ведя на поводу деревенских лошадей, отряд покинул деревню. Когда последний солдат скрылся за деревьями, из домов стал выходить народ. Сколько проклятий посыпалось на голову мародеров, сколько причитаний и горьких бабьих слез…

Вдруг по лесу прокатилась четкая пулеметная дробь. Все умолкли, прислушиваясь. Пулемет заработал снова. Послышалась беспорядочная ружейная стрельба. Бухнул разрыв гранаты. Ломая кусты, из леса выскочила оседланная лошадь, ошалело метнулась в сторону и стала, мелко дрожа. С тонким, злым свистом над головами собравшихся пролетело несколько пуль… То затихая, то разгораясь, стрельба продолжалась минут двадцать, затем послышалось несколько одиночных выстрелов и стало тихо. Попрятавшиеся было бабы снова появились на улице. Все всматривались в лес, пытаясь понять, что там произошло.

Но вот из леса на деревенскую улицу вышел матрос в бушлате, перепоясанном пулеметной лентой. За повод он вел коня, на котором только что разъезжал по деревне офицер. За матросом стали выходить люди в солдатских шинелях, в ватниках, в бушлатах. Каждый из них вел по две, а то и по три лошади.

Первыми навстречу партизанам бросились ребятишки, за ними, крича что-то бессвязное и размахивая руками, побежали бабы. Они окружили матроса плотным кольцом, обнимали и теребили его. — Тиха! — закричал матрос, вырываясь из бабьих цепких объятий. — Тиха, сороки! Целоваться я к вам после войны приеду, а сейчас забирайте своих коней.

Тут матрос заметил в толпе восторженно смотревшего на него Николку. Он шагнул к мальчику, обнял его за плечи и, опустив глаза, тихо сказал:

— А воспитатель-то твой жизнь в этом бою отдал. Нет больше у нас с тобой Егорыча…

На всю жизнь запомнил Николай Гастелло могилу на краю бедного деревенского погоста, три недружных залпа и простые, идущие от самого сердца слова матроса:

— Если надо будет, Фома Егорыч, мы все так же, как ты, отдадим свои жизни за счастье русского человека. Клянемся тебе в этом!

ГЛАВА II

1

Зима в 1919 году выдалась ветреная и вьюжная. Улицы тонули в сугробах.

Франц Павлович возвращался домой затемно, усталый, залепленный снегом. Отряхнувшись и немного придя в себя, он долго, блаженно фыркая, мылся над тазом с водой, заботливо согретой к его приходу женой Настенькой. Услышав голос отца, в кухне появлялись шестилетняя Нинка и совсем маленький Витька. Франц Павлович, подхватив ребят на руки, шел к столу, где уже стоял приготовленный ужин — жиденькая чечевичная похлебка, сдобренная зеленым конопляным маслом, и терпкий морковный чай с маленькими кусочками пайкового хлеба. Разговор за столом неизменно вращался вокруг одной и той же невеселой темы.

— Ну как, о Николеньке ничего нового? — спрашивала Настасья Семеновна.

Франц Павлович отрицательно качал головой. Оба вздыхали и замолкали надолго.

Когда, полгода назад, в железнодорожных мастерских, где работал Франц Павлович, ему предложили отправить одного из ребят на три-четыре месяца в «сытую губернию», он, не задумываясь, попросил внести в список своего старшего — Николая. Кто мог предвидеть тогда, что Уфа вдруг окажется за линией фронта и связи с ней оборвутся. С июня о судьбе ребят ничего не было известно. Осенью прошел слух, что пароход, на котором везли детей, был потоплен белыми. Потом кто-то получил письмо, что ребята доехали благополучно. Так и жили они — то надеясь, то отчаиваясь.

А время шло. К новому 1920 году Красная Армия освободила Уфу, но Гастелло долго еще ничего не знали о судьбе сына.

Но вот однажды, метельным февральским утром, в маленький домик на тихой московской окраине пришло письмо в самодельном конверте из рыжей оберточной бумаги.

Кое-как прочитав письмо, половину не разобрав из-за навернувшихся на глаза радостных слез, Настасья Семеновна накинула коротенькую шубейку и, попросив соседку приглядеть за ребятами, побежала в мастерские к мужу.