Повесть о мужестве

Франц Павлович готовил шихту, когда ему сказали, что его спрашивают. Он слез с бункера, прислонил лопату к стене и пошел навстречу Настасье Семеновне.

— Ну чего, сорока, припрыгала? — встретил он жену, улыбнувшись в ответ на ее счастливую улыбку.

— Николенька наш жив-здоров, письмо прислал! — сказала Настасья Семеновна, доставая заветный конверт. А слезы снова наполнили ее глаза и потекли по щекам.

— Ну вот, жив-здоров, говоришь, а сама ревешь. Пойдем-ка лучше почитаем, что он там пишет. — И Франц Павлович, обняв жену за плечи, повел ее в глубь ваграночной.

Пройдя мимо пышущей жаром топки, они сели на перевернутую тачку под бункером.

Дорогие мои родные, — писал Николка, — посылает вам привет из Уфы ваш сын Николай. Сообщаю вам, что я жив-здоров и даже вырос на целый вершок. Живу я сейчас в Уфе. Наш заведующий Петр Иванович ездит и собирает ребят, которые по деревням разбежались. Я тоже жил в деревне у тети Кати и бабушки. Они мне теперь как родные. Есть у них еще Кит, ему двенадцать лет, он хороший товарищ. А в деревне я не зря жил, теле Кате и бабушке в хозяйстве помогал. Я теперь всю крестьянскую работу узнал: и косить и жать умею. Скоро мы увидимся. В Москву обещают отправить нас поездом. Как же я по всех по вас соскучился. Живете вы там голодно, наверно; ничего, я пуд ржи привезу — бабушка дала мне на дорожку.

Целую вас крепко. Ваш сын Николай Гастелло.

… Месяц спустя, когда солнце растопило сугробы и в маленьких садиках возле домов появились черные проталины, в один из тихих прозрачных вечеров Франц Павлович возвращался с работы. Он быстро шел, не обращая внимания на встречных. Вдруг кто-то цепко схватил его за рукав. Он обернулся:

— Микола?!

Конечно же, это был он. Франц Павлович подхватил сына под локти и поднял его вместе с мешком, который был у него за плечами.

— Да какой же ты ладный стал, сынок! Откуда ты, Коленька?

— С поезда. Меня отпустили, потому что вы тут близко живете.

— А мать-то, мать как обрадуется! — Франц Павлович бережно опустил сына на землю. — Домой, скорей домой!

2

Последнее воскресенье апреля. В большом красном здании Пушкинского народного училища, обычно шумном, как растревоженный улей, сегодня было тихо. Учительница младших классов Евгения Сергеевна Таланникова вошла в ворота, обошла здание и направилась к высокому крыльцу. На верхней ступеньке, склонившись над книжкой, сидел худенький смуглый мальчик.

«Как всегда, первым пришел Гастелло», — не без удовольствия отметила учительница. Она любила этого жизнерадостного и в то же время любознательного и серьезного мальчика. Собственно, из-за него она пожертвовала сегодняшним воскресным днем и согласилась повести ребят на экскурсию на Ходынское поле.

Недавно Коля Гастелло принес в класс старательно сделанную им модель аэроплана. Маленький аэропланчик был совсем как настоящий. Хитрая пружинка вращала вырезанный из дерева пропеллер, и модель каталась по полу на маленьких жестяных колесиках. Ребята не скупились на похвалы. «Здорово! Вот это да! Вот это машина!» — слышались вокруг восклицания, но Колю они не радовали.

«Плохой у меня получился аэроплан», — сказал он учительнице.

«Почему же плохой? Смотри, как он ребятам нравится».

«Так он же не летает! Объясните мне, Евгения Сергеевна, почему он не летает?» — с надеждой в голосе спросил мальчик.

«Может быть, он слишком тяжелый», — предположила учительница.

«Да нет, — погрустнев, сказал Коля, — он совсем легкий».

С того дня весь класс увлекся авиацией. На доске стали появляться рисунки аэропланов. Кто-то из ребят принес потрепанную книжку «Императорский воздушный флот»; там были нарисованы похожие на стрекоз «фарманы» и «блерио», а на последней странице изображен в красках первый в мире тяжелый четырехмоторный «Илья Муромец».

Услышав шаги Евгении Сергеевны, Коля сложил книжку и поднялся ей навстречу.

— Я уж боялся, что вы не придете, — сказал он, поздоровавшись.