Повесть о партизане Громове

На рассвете 19 августа партизаны сплошной лавиной двинулись на Камень. У белых поднялась паника. "Мы бились с партизанской разведкой, теперь наступают главные силы", — то и дело доносили колчаковскому штабу. Начальник гарнизона отдал приказ об отступлении. И белые, не приняв боя, торопливо погрузились на пароходы, отплыли вниз по Оби, оставив немало боеприпасов и снаряжения.

Во все стороны скакали гонцы, разосланные штабом с донесением: "Объявить населению вашей волости о взятии города Камня Народной Армией и приостановить движение отрядов и добровольцев в г. Камень впредь до особого распоряжения штаба. При взятии г. Камня Народная Армия потерь не понесла. Камень взят в 4 часа утра 18 августа".

Баевский военный комиссар Андрей Иванович Парамонов, получив такое донесение, облегчённо вздохнул и отправился домой спать. Чего греха таить, как пошли партизаны на Камень, сна лишился — перетрусил, хотя никому вида и не подавал. В голове назойливым оводом вертелось: "А вдруг не справятся с белыми, и пойдут тогда каратели по сёлам всех подряд вешать. Меня в первую голову на сук вздёрнут". А тут ещё баевские жители Естафор Рожков, Мария Бархотова, Василий Чекмарев и другие стали слух распространять, что партизанский отряд разгромлен, что несметные силы колчаковцев двигаются из Камня и Ново-николаевска и уже многие сёла ими заняты. По-доброму надо бы арестовать их за распространение подобных вредных слухов, да как бы не прогадать. Вдруг не врут они?.. Лучше уж не трогать, да и к выполнению приказов Главного штаба надо меньше рвения проявлять. Придут белые, можно сказать, что под страхом смерти заставили военным комиссаром быть. Как исполнял должность волостного старшины, знал дело, так и оставили.

А в Камне в это время жизнь бурлила ключом. Белогвардейцы оставили много оружия, снаряжения, других трофеев. И партизаны, разгружая гарнизонные склады, отправляли обоз за обозом в Ярки.

Громову некогда было передохнуть. Штаб, размещённый в двухэтажном доме в центре города, напоминал биржу труда: около него толпился народ, беспрерывно хлопали двери, впуская и выпуская посетителей. Одни шли с просьбой принять их в отряд, другие сообщить о спрягавшихся милиционерах, третьи приводили неуспевших отступить колчаковцев. Начальник контрразведки тут же вёл допрос.

Вот в штаб пробивается девушка. Часовой, преградив ей путь винтовкой, ругается:

— Куда прёшь, медам. Здесь военный штаб. Штаб! Понятно?..

— Ну чего винтовкой двигаешь, — бойко напирает девушка, — мне штаб и надо. Командира отряда… товарища Громова.

— По каким-нибудь пустякам, наверно? — не сдаётся часовой. — Знаем мы вашего брата: хиханьки да хаханьки. А тут люди занятые.

Громов, услышав перебранку, велел часовому пропустить настойчивую посетительницу.

— Я сестра Петра Клавдиевича Голикова, — говорит она, с любопытством рассматривая Громова. — Нас, пятерых, послала для связи с вами Томская подпольная организация.

— Голиков?! — обрадовался Игнат Владимирович, тотчас вспомнив рослого, весёлого человека, работавшего с ним вместе сразу же после установления советской власти в Каменском Совете. Но Громов ошибся: это был старший брат из семейства Голиковых. — Где же он?

— А их всех ваши партизаны арестовали. Подозрительными показались.

— Освободить, немедленно освободить! — приказал начальнику контрразведки Громов.

Девушка с начальником контрразведки уходят. В штаб вваливаются трое партизан, толкая впереди себя низкорослого, рыжебородого мужика с воровато бегающими беспокойными глазами, с испуганно-заискивающей улыбкой, застывшей в изломах губ. За плечом у него вниз дулом болтается бердана, в руках большой узел.

— Вот, товарищ командир, пымали, — докладывает один из конвойных. — Содрал, сук-кин сын, в одном доме скатёрку и стал в неё вилки с ножами увязывать.

Громов нахмурил лоб, спросил:

— Откуда будешь?

— Мы-то? — тенорком протянул мужик. — Мы-то малышевские партизаны.

— Партизаны?.. А зачем по чужим домам вилки с ножами собираешь? Для чего они тебе?

— Дык как же. Для домашности. Про запас. Оно ведь без ножа и вилки никак не обойтись.

— Мародёрствуешь, грабишь?! Партизан порочишь? — метнул злой взгляд на задержанного Громов. — И кого грабишь? Своих же, рабочих. Ты что, врага пришёл бить или наживаться?

Партизан испуганно сгорбился, словно ожидая удара, пряча глаза, проговорил:

— Дык как сказать…

— Судить будем по всей строгости закона, — сказал Громов и бросил конвойным: — Держать под арестом. Увести!

— Суди-и-ть? — жалобно протянул задержанный. — Было бы за что. Ну, коня там или корову утащил, тогда другое дело, а то вилки…

Задержанного уводят. Громов, волнуясь, говорит Булыгину:

— Пиши, Николай, сейчас же пиши приказ. Предупреди: за мародёрство, грабёж все пойманные с поличным будут предаваться военно-полевому суду и строю наказываться, вплоть до расстрела. Дисциплину надо держать с первых же дней. Заведётся ржавчина, потом её не отчистишь.