Повесть о печальном лемуре

А еще в памяти Виталия Иосифовича остались обрывки читанного в юности фантастического рассказа какого-то американца. Сюжет, правда, из головы вылетел, но суть там была как раз об этом — кому что. Жили там люди (видать, после какой-то вселенской катастрофы) сплошь приземистые, кривоногие, короткошеии и короткопалые, с грубо высеченными лицами. И в силу каких-то там мутаций иногда рождались у них детишки необычные, из которых — если родители не успевали их угробить во младенчестве — вырастали юноши и девушки стройные, голубоглазые, с тонкими чертами лица, длинными ногами и прочим — короче, уроды. К ним и относились как к выродкам. И речь там шла как раз о такой паре, юноше и девушке, которые спасались от толпы своих соплеменников. Надо бы Мише рассказать, историю напишет трогательную — отыщет огонь, мерцающий и в тех, кто убегает, и в тех, кто догоняет.

Впрочем, американец этот был совсем даже не оригинален. Уж не знаю, читал ли он сказку Александра Ивановича Куприна «Синяя звезда», а ведь там — все про то же, про девушку и юношу, которых все считали уродливыми, а они-то и оказались прекрасны.

Ну да ладно.

Ну да ладно,

пора возвращаться. Миша, дай Бог памяти, ушел, прихватив топор, а что же Виталий Иосифович? А вот что. Ублаготворенный кофе, самогоном и ощущением выполненного долга, славной победы над березой, ВИ предвкушал наступление милой сердцу минуты (а пленительная эта минута наступала всякий день), когда он сможет уединиться в беседке со своим безмолвным другом — дневником (а вернее, подругой, ибо дневником была тетрадь, толстенная, в коричневом коленкоре). Соорудить из этой тетради magnum opus, наполненный мудрыми мыслями отчет о прожитой жизни, призванный послужить назиданием потомкам, — ничего подобного не было в мыслях Виталия Иосифовича. Просто любил он время от времени прильнуть к этой подруге-тетради и записать мысль-другую. А то и третью. Незамысловатые раздумья о том о сем, не более того. Он и предварил эту тетрадь абсолютно ни к чему не обязывающим эпиграфом:

Маленькая рыбка,
жареный карась,
где ж твоя улыбка,
что была вчерась?

Раньше он садился за дневник поздно вечером, завершая день ритуальной инскрипцией, но с какого-то момента ощутил, что его вечерний мозг оставляет желать, ох как оставляет, он туманится и хочет одного — полного расслабления, настолько полного, что ничего путного он написать уже не сможет. А потому свою ежедневную беседу с собой и мирозданием ВИ перенес на середину дня, но — что важно — до обеда, после которого был способен только на небольшую прогулку с Ларсиком.

Вот и сейчас, прихватив тетрадь, он вернулся в беседку, уже освобожденную Еленой Ивановной от остатков послеберезового кофепития: что-что, но к этой привычке мужа она относилась с пониманием, уважением и даже с некоторой степенью восхищения.

Оставшись один, ВИ прежде всего открыл последнюю — вчерашнюю — запись. Такова была привычка, легко объясняемая: надо было подхватить мысль, уловить ее ход и либо продолжить, оттолкнувшись, либо решительно отвергнуть, либо вообще переключиться на совершенно другую тему, но в любом случае она служила отправной точкой очередной записи.

15 июня

Вот ведь как интересно: слово «иномарка» уникально, насколько я знаю, ему нет аналогов в других, по крайней мере, европейских языках — есть только описательное выражение той же идеи: машина, произведенная в другой стране, foreign car, ausländischer Wagen, voiture étrangère, coche extranjero, vettura straniero, buitenlandse auto — ну и так далее. Нет, конечно, в родных украинском и белорусском переводчик услужливо подкидывает iномарка и iншамарка, а вот в братских Болгарии и Польше все рано предпочитают на чужд автомобил и zagraniczny samochód. Правда, нашлось забавное слово в латышском — ãrzemniece, его (в кавычках) один из сетевых словарей предложил как перевод слова «иномарка». А вот на английский оно переводится как well-meaning foreigner — благонамеренный иностранец! Так-то. О чем же говорит наличие такого необыкновенного слова в современном русском языке?