Повесть о печальном лемуре

Ладно, это все про ту чашу весов, где шедевры лежат. Но ведь и с другой чашей непросто. Хитрец Джакометти ведь человека туда не поместил — выбор был бы очевиден. Жизнь человеческая священна, то-се. Ну и так далее. А вот если там, в дыму, скажем, соседка твоя, которая регулярно тебе в суп плюет, жидовской мордой обзывает и доносы пишет с прицелом на твою жилплощадь? Ну ладно, вытащим каргу, пусть живет. А если маньяк, губитель душ невинных? Или, не к ночи будь помянут, кровопийца Гитлин или Сталер какой-то?

Загадка итальянского этого швейцарца не так-то проста, вот что я вам скажу. Универсальной отгадки у меня нет: предъявите участников, будем выбирать, кого спасти. Если время позволит. Правда, какое уж тут время — пожар...

Что до Виталия Иосифовича, то он здесь тверд: пусть сгорит весь Лувр вместе с Прадо и Третьяковкой, если это поможет спасти его Ларсика — старого, беззубого, одноглазого и глупого (редкость для пуделей). Правда, пару картин Брейгеля Старшего и Босха Виталий Иосифович пожалеет (нет, не спасет, просто погрустит) — уж больно много там всяких забавных штучек нарисовано, разглядывать интересно.

Это я веду к тому, что Виталий Иосифович зверей любил и охотно взялся сопровождать Елену Ивановну в лондонский зоопарк. Так что вернемся, как говорится, к нашим лемурам, о которых (котором) заявлено в заголовке. Идут Виталий Иосифович и Елена Ивановна по тропинке от жирафов, головой крутят в поисках подходящего места, чтобы присесть и выпить кофе, и вот прямо от дорожки куда-то вбок идет бетонная лестница, а на ней, прямо на ступеньках, скрестив ноги в тяжелых ботинках, сидит служитель зоопарка в форменной куртке и держит на поводке черно-желтого (лицо и хвост черные, а тело все больше желто-рыжее, кроме грудки, тоже черной) и, по всему видать, уже немолодого лемура. Лемур прикрыл глаза, упокоил голову на черной ладошке и упер сгорбленную спину в кирпичную стенку. Вид у него был, как показалось Виталию Иосифовичу, бесконечно грустный.

— Не looks sad, — заметил он, обращаясь к служителю.

— He’s not happy, that’s for sure, — согласился мужчина. И пояснил, что они выводят его сюда, поближе к людям, к детям, чтобы он немного отвлекся и легче пережил свое горе. Он детей любит. Social therapy, that sort of thing...

— But what’s wrong with him? — спросила Елена Ивановна, робко протянув руку к лапке зверька. — May I touch him?

— Why, sure. The poor thing lost his sweetheart. He’s been like this for a month now. Feeling down, you know.

Тут к лемуру подошла молодая пара с малышом, и Виталий Иосифович с Еленой Ивановной двинулись дальше.

— Видишь, месяц забыть подругу не может, — сказала Елена Ивановна.

— Да уж. Воспоминанья горькие, вы снова врываетесь в мой опустелый дом...

— Ага, — подхватила Елена Ивановна. — Ведь любовь не меряется сроками, если чувством связаны сердца.

— Батюшки, мы же это пели в целинном поезде шестьдесят лет назад!

— Жалко бедняжку.

— Ну да. О бедном лемуре замолвите слово.

Впереди они увидели столики под навесом и чуть ускорили шаг. Печальный лемур смотрел, может быть, и с завистью, как удаляются две тесно прижавшиеся друг к другу фигуры: уверенно шагающая Елены Ивановны и чуть колеблющаяся на ходу Виталия Иосифовича, сухая, слегка скособоченная.