Повесть о печальном лемуре

— Как мне кажется, — вещал Миша, — для писателя есть два способа творить. Один, свойственный классикам, можно сказать, магистральный путь русской литературы, —  уподобиться демиургу, создать свой мир, некое пространство от каморки папы Карло до бескрайней вселенной какого-нибудь фантаста, обустроить его, обставить всякой всячиной, заселить живностью и людьми, снабдить это население внешним видом и внутренним миром, который принято называть душой, сочинить для них историю жизни, связать их всякими отношениями, заставить страдать и ликовать, творить добро и совершать гнусности, ну и прочее... Второй же способ — не заниматься всем этим нудным строительством, а просто снять зажимы, отключить самоконтроль, погрузиться в мир — прожитый и проживаемый — и писать что Бог на душу положит, а уж тут — что положит, то и получится.

— Есть еще третий путь, — скрипел ВИ, — самый милосердный. Преодолеть этот зуд. Если у тебя есть фонтан, заткни его, дай отдохнуть и фонтану. Цитирую по памяти.

Время завтрака, однако. День будний, яичницы не жди — гречневая каша, густо сдобренная петрушкой, и чашка цикория под бутерброд с сыром. Последний — экстраматерый чеддер — ежемесячно привозит зять из Лондона, где уже давно обосновалась дочь Ольга с семьей, мужем и тремя внуками. И правда, давно: если старший, студент Эдинбургского университета, еще помнил «В лесу родилась елочка», то младшие были взращены на Jingle bells, jingle bells, jingle all the way. Вожделенную же яичницу строгая Елена Ивановна подавала только раз в неделю, по субботам, беспощадно контролируя уровень холестерина Виталия Иосифовича. Вместе с тем со свежайшими яйцами в семье было вполне благополучно: четыре курочки породы (а точнее, кросса) Hisex Brown населяли небольшой, собственными руками выстроенный птичник с выгородкой для прогулок и что ни день давали по яйцу каждая. Впрочем, такое усердие было присуще этим птицам не всегда, и судьба соседских кур подвигла Мишу на сочинение рассказика, озаглавленного вполне традиционно:

Жажда жизни

Нет, строгий читатель, я не тщусь обрести славу Ирвинга Стоуна, чей роман о Винсенте Ван Гоге с таким названием — Lust for Life — прочитал в далекой юности, прочитал и восхитился, и сопереживал гениальному (как выяснилось позже, судя по ценам на его картины, — другие критерии не столь надежны) художнику. Не о трудной судьбе полубезумного гения пойдет здесь речь, а совсем наоборот — всего лишь о курах, глупейших созданиях, для которых мой сосед Виталий Иосифович Затуловский, преодолев природную и горячо мною одобряемую лень, возвел довольно просторный курятник с прогулочным двориком. Прямо-таки усадьба. В дощатом домике, как и положено, насест (палка от стены до стены на высоте чуть меньше метра), два устланных сеном гнезда для яиц — все устроено по извлеченным из Интернета инструкциям. К птицам этим чета Затуловских относилась по-доброму, кормила не только покупным комбикормом, но и свежей зеленью: Елена Ивановна, жена Виталия Иосифовича, что ни день рубила для курей молодую свекольную ботву и капустные листья, собирала какую-то особенно ими любимую курчавую травку, что росла на опушке леса в полукилометре от дома, не ленилась подкосить для них и нежной свежей травки за забором, а еще скармливала им червей, извлеченных из грядок, и жирных белых личинок из компостной ямы. Что до самого Виталия Иосифовича, он не ленился каждую субботу вычищать домик, выносить свалявшуюся загаженную подстилку и покрывать пол толстым слоем чистой измельченной травы, порождаемой газонокосилкой. Птицы отвечали на эти заботы ежедневным подношением четырех яиц, так что на кухне Елены Ивановны недостатка в яйцах никогда не было да и мне как соседу то и дело перепадал десяток. Так повторялось из года в год с мая по октябрь, а когда поздней осенью Затуловские и их престарелый пудель Ларсик покидали свое поместье «Веселая пиявка» (название обязано обилию этих гладких вихлястых кровопийц в ближайшем пруду) и уезжали на зимние квартиры в город, кур не резали, как можно было ожидать, а передавали на передержку другу Равшану, который круглый год жил в селе Байково километрах в двадцати от нашего Теличена и имел немалое хозяйство, в том числе и своих кур во множестве. По весне четверка возвращалась в родной курятник, и все повторялось. Конечно, благостная эта жизнь не могла продолжаться долго, каждые три года куры переставали нестись, Затуловские покупали новых, а старых оставляли Равшану, и об их судьбе, по молчаливому согласию, никто более не упоминал.