Повесть о печальном лемуре

Читая Святое Писание — а читал он его часто и внимательно, как того требовала работа редактора, да и повинуясь таинственной тяге к его мистической красоте, — Виталий Иосифович тоже нередко бывал обескуражен. Да и кто не раскроет рот от удивления, прочитав в святой книге, например, такое: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» Так заканчивается сто тридцать шестой псалом, тот самый, о рыданиях при реках Вавилона — «Бони М» про это, правда, не спели, видать, постеснялись. Спотыкался ВИ и о, как ему казалось, нелепицы вроде наличия у Господа рук и мышц — то сильных, то крепких, то простертых, — упрямо повторяемого в разных местах Ветхого Завета. Метафора, скажет ему любой священник, и будет прав, а ВИ не поленился и пересчитал все эти мышцы — перевалило за десяток... Ну и тому подобное. Что же толкало его на эти поиски? Скрываемая зависть к глубоко верующим людям, которых, впрочем, встречал весьма редко? Или все же надежда, что letum non omnia finit, как эту вечную мечту о бессмертии кратко и чеканно выразил язычник Проперций? С юности-то Виталик отпетый атеист. Потом умные люди стали его наставлять; мол, атеисты — те же верующие, они истово верят, что Бога не существует. И предложили Виталику Затуловскому отречься от атеизма и называть себя респектабельным словом «агностик»: вроде и вашим, и нашим, а если что, я не виноват. Есть ли Он, нету ли Его — не могу знать, ваше благородие. Юноша Виталик проявил ответственность: решил, что прятаться за такими словами негоже. Решил зайти с другой стороны: ну вот исчезни все религии разом, что изменится? С одной стороны, куда-то провалятся величайшие сокровища искусства, созданные за тысячи лет. Когда застываешь, ошарашенный картиной, созвучием, строкой, или крутишь головой, завороженный видом — облаком, далью, цветочной поляной, — ошую гляну иль одесную, узреть не тщусь красу иную... — ты всю эту красоту поневоле приписываешь могучей непостижимой силе и называешь ее то в страхе, то в восторге — как? Знамо дело — Богом, Создателем, Господом. И невдомек тебе (мне, нам) в поплывшем от умиления разуме, что не эта сила (Господь, Бог, Творец) создала сие, а мы (ты, он, они) в разуме своем создали образ такой силы, создали Создателя, поменявшись с Ним местами. Ну ладно, так что, исчезло бы все это, нет? И люди погрубели бы, стали кровожаднее — нет? Да еще издревле грамота шла оттуда, из монастырей, синагог, медресе — разве нет? Покрутил Виталий шеей и с собой не согласился. Нешто не нашлась бы у людей иная вдохновляющая сила на творчество? Да рано ли, поздно ли нашлась бы, великие чувства в людях и без Бога рождаются (если принять, что не Бог их порождает), а уж про кровожадность и говорить нечего: сколько кровушки пролито во имя Господа, столько ненависти по земле расползлось, спасу нет.

И тогда, умучившись раздумьями, принял Виталий Иосифович Затуловский такое решение. Хорошо — уговорил он себя, я согласен. Планировщик — назовем его так — был, а может, и есть. Он завел часы, пустил в ход все это мироздание и наблюдает за своим хозяйством, что да как. Трудно, конечно, куцым земным разумом постичь, где и когда Он существовал до своего творения, до пространства и времени: ДО ВРЕМЕНИ — это как? Ну да ладно, пусть. Вот и почитаемый им Бенджамин Франклин соглашался с таким, по-научному — деистическим, взглядом: пусть Он сотворил этот мир. Но уж к судьбам людей Создатель определенно отношения не имеет — как и к строению насекомых, раскраске цветов и погоде в моей деревне. Религия же — продукт людей, со всеми мифами и чудесами, у каждой — своими. Чудо Хануки — замечательно, хождение Христа по водам — прекрасно, полет Мухаммеда из Мекки в Иерусалим — пожалуйста. Славные, красивые истории. И у каждой религии свои ритуалы, кодексы, установления, другим чуждые и непонятные, и от этого отчуждения происходят великие беды. И каждая вера, естественно, единственно верная — вера и должна быть верной, какой же еще. Ну кто ж возразит? Один, правда, нашелся, да не кто-нибудь, а сам апостол Павел: «Надлежит быть и разномыслиям между вами». Можете проверить — Первое послание Коринфянам, глава 11, стих 19. Правда, толкователи это простое утверждение так переиначили, что о разномыслии даже думать было опасно. Вот и марксизм стал единственно верным, свят, свят, свят. И еще всесильным, потому что верным, — или наоборот? До него философы чего-то там не додумали, недооценили или переоценили. И после него не лучше — тоже что-то пере или недо. Недоумки, короче. А у Маркса — в самый раз, в самую, как писал Константин Станюкович, плепорцию.