Повесть о первом подвиге

Около сундука, на котором я лежал, толпилось еще несколько человек — литейщик Митин с хохряковского завода, дядя Миша, машинист, который водил на станцию и со станции мельничный поезд, кто-то еще. Все они неодобрительно смотрели на моего отца. Потом один за другим отошли в сторону, а я закрыл ладонями лицо и неожиданно для себя самого заплакал, как маленький.

Надежда Максимовна стала гладить меня по голове горячей рукой, — рука пахла остро и терпко.

Я вспомнил листовки, которые пахли так же, и жар бросился в лицо мне от неожиданной догадки.

Через полчаса отец вывел меня из подвала, где помещалась типография. Перед тем как отпустить, прижал меня к себе, сказал:

— И чтобы ноги вашей никогда здесь больше не было. Ясно? Проболтаешься — мне каторга или виселица! Понял?

Отец легонько толкнул меня в плечо широкой теплой ладонью:

— Иди.

— Ладно, — буркнул я. — Только… я все равно знаю, чего вы тут делаете.

— Ну-у? — деланно удивился отец.

— Знаю… Листовки печатаете… И, когда тех повесили, знаю, куда ты ночью ходил…

— У-ух ты! — Но на этот раз за деланной шуткой отца звучало тревожное удивление.

— Я ведь понимаю… Я делал бы что-нибудь, а?..

Помолчав, отец глухо сказал:

— Ладно. Иди.

Царапая спину о камни, я прополз в подкоп и через минуту стоял на булыжной мостовой переулка, щедро залитой желтым светом луны.

Юрку я нашел у пруда, на штабеле досок. Он уставился на меня, как на вернувшегося с того света.

Я сел на доски. Юрка спросил шепотом:

— Оно?

— Еле удрал! А мы не верили…

Мне было трудно говорить Юрке неправду, но нарушать слово, данное отцу, я не мог.

12. Оля Беженка

Жизнь в городке становилась все труднее и голоднее. Теперь при выходе с мельничного двора всех обыскивали, а посторонних во двор вообще не пускали: каждый норовил унести оттуда горсть муки или зерна. И вот тут-то в воротах, вскоре после происшествия в парке, я и встретил впервые Ольгу.

Это была девочка лет четырнадцати, худая, большеглазая, с тяжелой светлой косой, серьезным, почти суровым лицом. Преждевременная суровость ее лица странно подчеркивалась затаенным детским испугом, который угадывался в изгибе мягких, припухлых губ, в немного удивленном и обиженном взлете бровей.

В проходке во время обыска я увидел, как эта незнакомая мне девочка побледнела вдруг и прислонилась плечом к стене. Она работала тогда первый день и не знала, что в воротах будут обыскивать.

На ее счастье, в тот день женщин обыскивала тетя Паша, рыхлая, грузная и крикливая женщина, по прозвищу Титиха. Она прожила очень трудную жизнь и хорошо знала, почем фунт лиха. У нее было шесть человек детей, она растила их одна, без мужа: несколько лет назад он свалился с лесов и разбился насмерть. Собственные горести научили тетю Пашу понимать чужую беду.

Ощупывая широченными ладонями тоненькую фигурку Оли, тетя Паша вскинулась, хотела что-то сказать, но, увидев худое лицо девочки, только спросила:

— Новенькая, что ли?

— Новенькая. — Это шепотом, почти неслышно.

— Беженка, видать?

— Беженка.

— Отец-то воюет?

— Убили…

— Ах ты боже мой! Ну, иди…

Бескровное лицо Оли дрогнуло, влажные глаза блеснули трепетным благодарным блеском, и она, склонив голову, поспешно пошла за ворота.

Я догнал ее на углу.

— Смотри! Это только при ней можно, а то выгонят… — строго сказал я. — А заметят, так и ее выгонят.

Девочка испуганно оглянулась на меня. Пошла быстрее.

— Ты меня не бойся, — сказал я, опять догоняя ее.

Она остановилась, с детской надменностью вскинула голову. Волосы ее казались седыми от мучной пыли, и вся она, сердитая и испуганная, была похожа на маленькую старушку. Она фыркнула и сказала:

— Так и забоялась! Ишь, грозный какой! Чего причепился?

Говорила она с белорусским акцентом.

Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга. У нее были большие зеленые, измученные глаза. Я первый отвел взгляд и, вероятно, поэтому почувствовал себя смущенным. Сказал:

— Дура! — повернулся и пошел к дому.

Она оглянулась мне вслед:

— Сам умный…

Ночью, прежде чем заснуть, я все думал и думал об этой девочке и, даже засыпая, видел ее глаза, зеленые и строгие.

До этого я не замечал девчонок, словно мир был населен только взрослыми людьми и мальчишками. А о Подсолнышке я никогда не думал отдельно от себя, от отца, от мамы.

Утром, проснувшись в своем сарайчике, укрываясь с головой старым отцовским пиджаком, я опять думал об Оле. Думал и злился на себя: и чего она ко мне привязалась?..

Она оказалась беженкой из Пинской губернии. На мельнице ее так и прозвали Беженкой и даже мало кто знал ее фамилию. Оля Беженка — вот и все. Отца ее убили где-то под Лодзью, и она явилась в наш городок, привезя с собой безнадежно больную, доживающую последние дни мать, маленького брата Станислава, чудесного, темноглазого мальчишку, и отцовский георгиевский крест, который берегла, как святыню.