Повесть о первых героях

В эту ночь никто не спал. Завтра — тринадцатое число, «невезучее», как говорит поверье. К тому же к концу дня стала портиться погода.

Люди то и дело выходили из своих временных жилищ и прислушивались, не начинает ли завывать ветер. Они с опаской посматривали в небо. Сквозь туманную дымку еле просвечивали зеленоватые звезды. Стоял такой крепкий мороз, что снег под ногами хрустел, как битое стекло.

Челюскинцы, доставленные на материк, тревожились за судьбу своих шестерых товарищей, еще находившихся на льдине. Они знали, что те тоже не спят, пристально вглядываются в черную даль, привычно ловят каждый скрип льда, каждый вздох этой неспокойной арктической ночи. Шестеро ждут не дождутся позднего, по-северному неяркого рассвета. Не затмит ли его пурга? Смогут ли подняться в воздух самолеты?

Не помешает ли циклон, готовый вот-вот нагрянуть в этот район Ледовитого океана?

А вдруг начнется торошение и станет ломать ледяное поле лагеря Шмидта? Трещина может разрезать «аэродром». Был тут большой, дружный, работящий коллектив советских людей, и тому приходилось туго, когда наступало сильное сжатие льдов. А теперь только шесть человек! Что они смогут сделать в неравной борьбе с разбушевавшейся стихией? Если попортит взлетно-посадочную полосу, им не построить новую. Тогда ведь самолеты на льдину не посадишь. Что же будет с этой шестеркой?

Только бы не налетел циклон!

Радистку, несущую вахту у аппарата, то и дело осаждают вопросами:

— Ну как там? Что сообщает Кренкель?

— Со льдины радируют, что пока все в порядке…

Думы о погоде не дают спать и на плавучей льдине, и на твердой земле в Ванкареме. Этот крошечный чукотский поселок волей судьбы стал одним из самых известных мест в мире. Население его удесятерилось в эти апрельские дни. Челюскинцы нашли временный приют в специально поставленных для них ярангах. Летчиков поместили в единственный стоящий здесь домик-факторию, куда мы набились, как сельди в бочку.

Я ворочаюсь с боку на бок. Рядом, на полу, в такой же меховой «упаковке» лежит Каманин. В тесноте обитатели этого крошечного помещения с трудом влезли в спальные мешки. Лишь худощавый Каманин легко нырнул в меха.

— Николай, — прошу я его, — ты хоть что-нибудь рассказал бы! Может, с разговорами скорей уснем… А знаешь, как важно отдохнуть перед полетом?

— Знаю! — отзывается Каманин, высовывая из мешка свою крутолобую вихрастую голову. — А что рассказать?

— О своей жизни!

— Что мне рассказывать о себе?.. Год рождения? 1908. Происхождение? Сын сапожника и ткачихи. Образование? Девятилетка, Специальное образование. Военная летная школа. Партийность? Член ВКП(б). Род занятий? Служу в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Вот и все.

— Ты мне не анкету заполняй, а биографию расскажи.

— А ее у меня пока нет. Биография моя только начинается…

Много дней спустя, мало-помалу, Николай Каманин кое-что рассказал о себе, а то, о чем умолчал, дополнили его товарищи.

ПУТЕВКА В НЕБО

Десять лет — разница возраста моего и Каманина. Это и мало и много. Мало потому, что не помешало нам в одном строю выполнять ответственное задание Родины. Много потому, что из-за этой разницы дорога в авиацию для меня была значительно трудней, чем простой и ясный путь Николая Каманина. То, на что Молокову, к примеру, и мне понадобилось по восемь — десять лет, у Каманина заняло в три раза меньше времени. Мы шли от сохи к штурвалу самолета. Он же, юноша, выросший уже в советские годы, пришел в летное училище прямо из-за парты средней школы.

Что стало бы с ним, если бы не Великий Октябрь? Возможно, его постигла бы участь отца. Тот с утра до вечера сучил дратву в полутемной конуре, поколачивая молотком, чинил обувь для жителей заштатного, пыльного городишка Меленки.

Первая мировая война вошла в жизнь маленького Коли тем, что отец перешел работать в сапожную артель, выполнявшую заказы для армии. Здесь уже стучал не один, а десяток молотков. Но это была только внешняя, всем видимая сторона жизни Каманина-старшего. Лишь после февральской революции выяснилось, что скромный, тихий сапожник в начале войны стал активным членом Коммунистической партии. В 1918 году он заболел сыпным тифом и умер.

Коля рано был предоставлен самому себе. Его мать — ткачиха текстильной фабрики — работала в разных сменах. Ей некогда было заниматься воспитанием сына, и мальчика воспитывала новая советская школа.

Каманин учился так хорошо, что, когда ему было четырнадцать лет, учитель однажды сказал:

— Если я заболею, меня заменит Коля Каманин.