Повесть о Поле Фимкиной

— Стрянулась! А то нет?! Ты поглядела бы, какие они стали — вроде их на свет занова народили! Как-то Мишка Зуек спешит по селу, штаны на ходу поддергивает. Погоди, говорю, Миша, окоротись! Разогнался, вроде тебе стручком пятки натерли. «Некогда, тетка Алена!» — «Что так?» — «Да вот… — Алена, представляя Мишку, смешно затопталась на месте, на своей юбке показывая руками, как тот поддергивал пояс брюк. — Вот, тетка Алена, дернуло меня записаться в это звено — корм заготавливать. Да еще договор скрепили, по закорючке поставили на нем. Теперь боимся: что если не получится? В трубу пролетим? А тут, враг его возьми, полотно сломалось, бегу в мастерскую клепать!» — «Жалкий ты мой, — говорю, — как вас петух-то жареный долбанул, прямо до болятки! А то хоть по выбитой земле заставят косить — даже рады. Легче, да и горючего экономия. Колхозная касса, кормилица ваша, все равно за гектар платила».

— Набаловали — дальше некуда, — подтвердила Рубчиха.

— Погоди, они посмотрят, как другие не торопятся работать, да и бросят этот подряд, — проговорила Поля и кивнула на председателеву «Ниву» и «газик» агронома. — Вон транспорт-то стоит, давно бы всех перевезли.

— Что ты, начальству нельзя рабочих возить. Авторитет потеряют! — удивилась Алена. — Иль ты про «Жигули» говоришь?

— А хоть и про «Жигули»…

— На этих подъезжают, чтобы выхваляться. Погляди, какие из них выходят, что твои министры. Их уже и ноги не носят, скоро в тувалет будут ездить… — сказала Алена и прибавила: — Ты, Поля, может, еще успеешь покататься…

Алена всегда оставалась безнаказанной за свой смелый язык. Где-то вздор скажет, а где-то не в бровь, а в глаз влепит. И все ей сходило.

— Приснилось тебе, что ли? — упрекнула Поля Тараторку.

— Ну как же… Вовка, глядишь, через год-другой заработает… — опять начала она с явным подвохом. — Вдвоем с женой ремонтируют комбайн, да еще девчонка с ними. Надысь гляжу, она, индейка-то твоя, девчушку в охапку и бежит по меже к мастерским, прямо рысью, косынка аж с головы слетела. Да нарядилась-то ярко, потешная такая!

Поля знала, что ее всю жизнь считают невезучей, другой раз жалеют, а за глаза, может, и посмеиваются. Одно дело — росла сиротой, колхоз вскормил и вспоил, потом уже, в тридцать с лишним лет, сошлась с залетным человеком, год и пожили всего, сбежал. Теперь вот молодые ее живут не как люди.

— Ох, да что я с ними только не делаю, что только не говорю, — оправдывалась Поля, боясь, чтобы не подумали, что она потакает сыну со снохой. — Только сейчас Вовку отбузовала. Уху ему до крови выкрутила.

— За что же? — спросила Алена.

— Корова иха опять ночью приперлась, — к Поле подкатили все утренние обиды. На глаза набежали слезы, и она стала утирать их концами платка. — Выхожу из избы, едва светает. А ее-то не увидала, что лежит на дороге. Упала на нее с ведром, она как вскочит, да и опрокинула меня. Я и гвозданулась крестцом-то. Отбила, до сих пор болит.

Алена тут же, спохватись, посочувствовала:

— Ладно уж, не расстраивайся. Живут они и пусть живут потихоньку. Музюкают меж собой, и ладно. Мы-то не такие были, что ли?

— А мне она, Маша-то, нравится, — сказала невозмутимая с виду, мудрая Дуня. — Пробежит она туда к Вовке, в мастерские, погляжу на нее, мне так весело станет. Она его сильно любя. У нас таких в селе нет. Не успеют сойтись — ругань да драки. Нынче чтой-то Козанок воевал со своей. Аж стены бухали. Ты не слыхала, Поль?

— Мне их слушать — ухи насквозь прострелит, — отмахнулась Поля, не желая говорить о скандале у Козанков, довольная уж тем, что люди не слышали, как зевала на нее Нюська. Иначе давно бы уже сказали.

— Да эти от жиру. Жир не дает покоя, — заметила Алена.

Дуня, потупив глаза в землю, опять проговорила:

— Нет, Поль, Маша у тебя хорошая. Она за Вовкой-то прямо как подсолнух за солнцем тянется…

Подошла, отделившись от кучки молодых женщин, Верка Ненашева, заместитель Терешонка, с блокнотом в руке.

— О чем тут бабки мои разговорились?

— Три старухи без зубов толковали про любовь! — громко рассмеялась Алена Тараторка.

— Мы говорим: Маша, Полина сноха, Вовку сильно любя, — пояснила Дуня.

— «Любя». Вздумали про что говорить, чего уже сто лет нет — ни у Вовок, ни у Машек.

«Типун бы тебе на язык, коровище яловой!» — в мыслях выругала ее Поля.

— Так, мои бабки заработали по полтора центнера сена… — сказала гладкая, с двойным подбородком Верка, черкая карандашом в блокноте. — С чем вас и поздравляю.

— Вот и спасибо табе, — за всех поблагодарила Алена.

— «Табе». Когда научишься говорить-то? Воротишь не знаю как.

— Ох, да что ж я ня так сказала-то?! — обиделась Алена.

— Ладно уж, не связывайся с ними — молодыми, — окоротила ее Дуня.

Шум у правления нарастал. В мужской покуривающей компании все чаще слышался смех.