Повесть о Поле Фимкиной

Сноха прилежно наблюдала за ее наукой. Но вот появился во дворе Вовка. Распугивая кур, он крутанулся несколько раз на турнике у сарая и скрылся в душевой, тоже, как и турник, собственной работы. (Приладил наверху бак, сделал загородку из досок да пол щелястый настелил). Пока Вовка вертелся на перекладине, сноха, заметила с обидой Поля, во все глаза смотрела на него. Вовка наплескался, вышел, а сноха уже метнулась в дом и несла ему полотенце. У Поли от мгновенной обиды, что так легко сноха забыла про нее, оставив одну с тяпкой посреди огорода, вдруг горячо зажгло в груди. Но досаду свою она сорвала на сыне.

— Вовк! — закричала. — Ты когда же за ум возьмешься?

— А что мне за него браться? — тот присел на ступеньку крыльца, продолжая растирать полотенцем волосы.

— Когда ты бросишь свою солдатскую привычку кутыркаться через турник, хозяином станешь!

— А причем тут турник?

— Это ведь ребячество, как и музыка твоя с книжками. Корова почему у тебя дома не ночевала?

— Привязывать ее, что ли? Поддела рогом накидку и вышла. Она к тебе с мальства привыкла…

— Ей бы уж давно пора отвыкнуть. Ты послухал бы, как меня нынче Козанчиха честила, тобой попрекала — бесхозяйственный. Смеется она над нами!

Сноха вынесла ему рубашку и, пока тот надевал ее, опустилась сзади на корточки, стала причесывать его гребенкой и вдобавок ладошкой прихорашивала волосы.

«Боже, мой, что делают. Люди увидят — как не посмеяться таким нежностям телячьим, — взмолилась про себя Поля, — нисколь серьезности нету у обоих. Всю материну науку враз забыла в своих забавах. Нет чтобы бегом хлопотать по хозяйству, она раскорячилась, коленки-то, спросонья стыда не чует, оголила, исподница видна. Что мне только с ними делать? Ничего не хотят в голову брать!»

И крикнула снохе:

— Брось, дочка, ухаживать за ним, за кобелем! Его палкой гладить надо!

— Ай, мама, пусть Вова красивый будет, — еще больше просияла сноха, не замечая Полиной сердитости.

И сын тоже усмехнулся, довольный вниманием к себе. Но тут он вспомнил материны слова про Козанчиху, изломил темные, четкие, волосок к волоску, брови, сказал, ни на кого не глядя, с молодой еще, но уже поучительной строгостью:

— А ты, мать, другой раз Козанчихе скажи: пусть она над собой посмеется! Вот так вот! Над со-бой! — он поднял вверх палец.

Сноха рассмеялась, аж голову запрокинула. В щелках так и заиграли веселостью жгучие глаза, да зубы ровненькие, белые открылись. Поддержала она своего мужа.

«Чистые дитяти оба — неразумные. От Фимы своей далеко не ушли. А жизнь-то какая катится, будто колесо чугунное, тяжкое. Высокое до небушки. Раздавит их, козявок несмышленых, только мокрота и останется», — размышляла в оторопи Поля, не зная, что делать со своими детьми. Не было больше никакой силы совладать с ними. От всего серьезного отделываются шутками да хаханьками. Но она все-таки взяла себя в руки и набросилась на сына с бранью:

— Сам скажи этой тигре, если такой бойкий! Ишь, лоб-то зачесал и умничаешь! Хватит форсить да выкобениваться. Мужик ты иль не мужик, ведь у тебя семья уже! А ты, белоручка чертов, хозяйской работы боишься. Двор загваздал — зайти срамно. Скотина у тебя со двора бежит. Как же ты дальше жить собираешься? Эх, ты…

Поля взяла вилы и, направляясь к калитке, вдруг остановилась возле Вовки, пригрозила еще раз:

— Мне чтоб нынче штакетник прибил на забор! А то я те… — она потянулась к нему рукой. — Живо ухи оборву!

Вовка вертел головой, уклонялся, сноха, смеясь, ловила ее руку. И только внучка была на Полиной стороне. Подошла к отцу и принялась хлопать его по колену.

— Больней лупи его, Фимочка, золотая моя! Заступница бабушкина!