Повесть о прекрасной Отикубо

— Э-э, раскричался! А хоть бы я и завела речь о сватовстве, что здесь дурного? Зачем поднимать такой шум, будто и свету конец? Сам без памяти влюблен в свою Акоги, оттого так и разозлился.

Кормилица в душе уже горько раскаивалась, что затеяла это сватовство, но все же постаралась заткнуть рот своему сыну.

— Ну, ладно, ладно! — засмеялся меченосец. — Ты, верно, будешь и дальше подговаривать моего господина на такие дела. Но только помни, что, если ты разлучишь моих господ, я пойду в монахи. Тяжкий грех ты возьмешь на душу! Придется мне, как доброму сыну, позаботиться о спасении твоей души. — Меченосец достал бритву и спрятал ее под мышкой. — Как примешься опять за свое, так я и обрею голову начисто, как монаху полагается, — пригрозил он. Кормилица перепугалась, ведь он был ее единственным сыном.

— Ах, не говори таких страшных слов! Я попробую сломать бритву силой моей воли. Стану все думать и думать, что сломаю ее, может, и правда переломится пополам.

Меченосец украдкой засмеялся.

«Молодой господин никогда не согласится, — подумала кормилица, — а мой любимый сынок вот до чего договорился, страшно слушать!»

И она поспешила сообщить Правому министру, что все ее хлопоты кончились ничем.

«Отикубо за последнее время так изменилась ко мне, — подумал Митиери. — Уж не дошли ли до нее слухи об этом сватовстве?»

Он пошел в Нидзедоно и сказал своей жене:

— Наконец-то, по счастью, я узнал, почему у тебя такой пасмурный вид.

— Что же ты узнал?

— Всему виною дочка Правого министра.

— О нет, неправда! — улыбнулась Отикубо,

— Какое безумие! Если б сам микадо предложил мне жениться на его дочери, я и то отказал бы ему. Я уже раньше тебе говорил, что только и забочусь о том, как бы не причинить тебе ни малейшего горя. А самая горшая мука для женщины, как я слышал, — это измена любимого. И потому я навсегда отказался даже от мысли о другой любви. Вперед, если люди будут тебе говорить о моей измене, не верь им!

— Пусть я и не поверю им, но все же боюсь, что ты «берег, грозящий обвалом», — ответила Отикубо, намекая на слова песни:

Непостоянный друг -
Словно грозящий обвалом
Порог над крутизной.
Ты говоришь мне «люблю»,
Сердце боится верить.

— Хорошо, я буду говорить тебе о моей любви, а ты упрекай меня сколько хочешь! Я все равно буду стараться ничем не огорчать тебя. Суди же, как глубока моя любовь.

Меченосец сказал Акоги:

— Напрасно ты подозреваешь нашего господина в непостоянстве. Ручаюсь тебе, он до конца жизни не изменит своих чувств к Отикубо.

После того как меченосец так сурово ее побранил, кормилица больше не заговаривала о сватовстве. Правый министр, услышав, что Митиери не собирается порвать со своей возлюбленной, тоже отказался от мысли выдать за него свою дочь.

***

После этой небольшой размолвки влюбленные снова зажили счастливой, безмятежной жизнью в полном сердечном согласии. Отикубо понесла в своем чреве дитя, и ее окружили еще более нежными заботами.

В четвертом месяце должен был вновь состояться «Праздник мальвы» святилища Камо. Мать Митиери захотела вместе со своими дочерьми и внучками-принцессами полюбоваться с высоты особой галереи праздничным шествием.

— Приведи и госпожу Нидзедоно, — сказала она сыну. — Молодые дамы любят зрелища. Мне давно хочется увидеть твою жену.

Митиери очень обрадовался словам матери.

— Не знаю почему, — сказал он, — но жена моя не так любит зрелища, как другие. Впрочем, попробую уговорить ее.

Он поспешил во дворец Нидзедоно и передал Отикубо приглашение свекрови.

— Мне сейчас нездоровится, я так некрасиво располнела… Если я поеду не праздник, то, пожалуй, омрачу общее веселье и буду всем в тягость, — стала отказываться Отикубо.

— Тебя увидят только матушка и младшая сестра, а ведь это все равно что я сам, — уговаривал ее Митиери.

— Пусть будет так, как ты хочешь, — наконец сказала она.

От матери Митиери пришло письмо:

«Прошу вас быть на празднике непременно. Поглядим на интересное зрелище, а потом будем вместе».

Читая это письмо, Отикубо вспомнила, как когда-то родные сестры оставили ее в доме одну, а сами отправились в храм Исияма, и боль старой обиды снова шевельнулась в ее сердце.

На Первом проспекте была возведена великолепная, крытая корой кипариса галерея. Землю перед ней ровно засыпали песком, посадили деревья, словно это здание должно было стоять долгие годы.

На рассвете в день праздника Отикубо приехала туда, чтобы занять свое место в галерее. Акоги и Сенагон сопровождали ее, и им казалось, что они попали в царство райского блаженства.

Обе они когда-то терпели брань и поношение за свое участие к гонимой Отикубо, а теперь с ними обращались почтительно, как с наперсницами знатной госпожи. Счастливая перемена!

Даже кормилица, которая раньше держала такие обидные речи, теперь поторопилась выйти к гостям и вертелась возле них с угодливым видом.

— Где здесь женушка моего сына Корэнари?

Молодые прислужницы, глядя на нее, умирали со смеху.

Мать Митиери сказала своей невестке: