Повесть о прекрасной Отикубо

Вот в чем дело. Еще тогда, когда дочь ваша жила в маленькой каморке — отикубо — у самых ворот в ваш дом, я стал иногда потихоньку навещать ее и скоро заметил, что с ней обращаются совсем не так, как с другими дочерьми. Девушка нуждалась в самом необходимом. Скажу прямо, что у супруги вашей жестокий нрав. Она всячески преследовала падчерицу, оскорбляла, мучила… Я все видел своими глазами, слышал своими ушами. Вот потому-то я и говорил своей жене: «Еще неизвестно, обрадуется ли твой отец, узнав, что ты жива. Подожди еще немного. Когда я займу более высокое положение в обществе, тогда твоему отцу будет лестно породниться со мной. Он будет доволен, и мы сможем окружить его сыновними заботами».

И еще вот что. Я не мог простить вам того, что вы приказали запереть вашу дочь в кладовой и отдали ее во власть старику тэнъяку-но сукэ. «Да если б тюнагон даже узнал, что дочь его умерла, — думал я, — ему, наверно, было бы все равно». Я, Митиери, никак не мог позабыть этой давней обиды, уж слишком у меня на сердце накипело. Впрочем, я всегда винил во всем не столько вас, сколько жестокую, бессердечную Госпожу из северных покоев. С тех пор я только и думал, как бы отомстить ей.

Когда во время празднества Камо я узнал, что мачеха моей жены находится в том самом экипаже, который занял наше место возле дороги, я натравил на нее своих челядинцев и удерживал их только для вида. Сознаюсь, я поступил дурно. Я виноват перед вами. Жена моя все время горько сожалела, что не может, подобно своим сестрам, неотлучно находиться при вас и покоить вашу старость. Я понял при виде ее скорби, какая это великая сила — любовь, связующая воедино родителей и детей. И потом — мои маленькие дети растут, мне захотелось, чтоб вы их увидели…

Слушая Митиери, тюнагон с ужасом и стыдом вспоминал свою прежнюю жестокость к дочери. Ему было так совестно, что он долго не находил слов для ответа.

— Нет, я не считал ее хуже других моих дочерей, — наконец вымолвил он, — но у них была родная мать, и она прежде всего заботилась о собственных детях. А я слишком слушался своей жены. Вот почему случились такие печальные вещи. Я принимаю ваши упреки и не хочу оправдываться. Жестоко и несправедливо, что дочь мою отдали во власть такому жалкому существу, как тэнъяку-но сукэ. Какой отец мог бы позволить это? Если б я только знал… Верно, что я в припадке гнева приказал запереть ее в кладовую, потому что мне наговорили, будто она совершила очень дурной поступок. Но как бы там ни было, я хочу взглянуть на свою дочь. Где она? Покажите мне ее поскорее, — просил он.

Митиери отбросил занавес.

— Вот она, здесь. Покажись своему отцу, — сказал он жене.

Отикубо смущенно выползла вперед на коленях.[38]

Отец залюбовался ею. Как она расцвела за эти годы — настоящая красавица! На ней были одежды из белоснежного узорчатого шелка, а поверх них еще одна, переливчатая, цвета индиго с пурпуром. Чем больше тюнагон смотрел на свою дочь, тем яснее видел, что она превосходит красотой и прелестью всех своих сестер, о которых нежно заботились, думая, что они несравненно лучше ее. Тюнагон сам теперь не понимал, как мог он столь жестоко с ней обойтись, и удивлялся своей прежней слепоте.

— Ты, верно, не давала так долго о себе знать, потому что была в обиде на меня, — сказал он. — Но, поверь мне, я рад, я безгранично счастлив увидеть тебя…

— О нет, я нисколько не в обиде на вас, батюшка, — ответила Отикубо. — Но случилось так, что муж мой был у меня как раз в то время, когда матушка жестоко разгневалась на меня. То, чему он был свидетелем, видно, глубоко запало ему в душу. Долгое время он не дозволял мне подавать вам весть о себе. Мне пришлось покориться. Все обиды и притеснения чинили вам без моего ведома. Я очень страдала при мысли о том, что вы сочтете меня их виновницей.

— Ах нет, я думал раньше: «Какой позор на мою старую голову! За что эмон-но ками так безжалостен ко мне?» Но, выслушав его сегодня, я все понял. Он так сильно возненавидел нас за то, что в моем доме так худо с тобой обращались. Поверь, это меня даже радует. Значит, он сильно любит тебя, — сказал тюнагон с улыбкой.

Отикубо была тронута:

— Все равно это непростительно!

Пока отец и дочь беседовали между собой, к ним подошел Митиери с ребенком на руках.

— Взгляните-ка на него. Он такой добрый, послушный мальчик. Самая злая на свете «старшая жена» и то, кажется, не могла бы его возненавидеть.

— Ах, что ты говоришь! — смутилась Отикубо.

Когда тюнагон увидел внука, то весь расплылся в улыбке. Его стариковское сердце потянулось к ребенку.

— Пойди сюда, мой маленький, пойди сюда!

Он хотел взять внука на руки, но мальчик, испугавшись незнакомого старика, крепко ухватился ручонками за шею отца.

— Нет, кажется, демон и то не устоит перед этим ребенком! — воскликнул тюнагон. — Сколько ему лет?

— Три года, — ответил Митиери.

— А есть у вас другие дети?

— Как же, есть еще мальчик, поменьше, он сейчас у моих родителей. Есть и дочка, но сегодня как раз день запрета[39], ее нельзя никому показывать. Вы увидите девочку в следующий раз.