Повесть о "разделённой любви"

Молчали. Деться-то куда? И только... в самых-самых распротайных и презаповедных снах вспоминали, как «мучились» в финском плену. Как в теплых и светлых бараках принимали дорогих гостей — финских евреев. Как гужевались щедрыми их приношениями по субботам, по многочисленным еврейским (и не еврейским) праздникам. Число которых, постоянно увеличивалось по мере их возраставшей надобности. Как спокойненько, жили себе, поживали в своих «еврейских» зонах и блоках, созданных доброй волей Незабвенного Дедушкою племянника автора, наслаждаясь мирно первозданной тишиной и животворным хвойным смоляным духом стерильных финских лесов, и нетерпеливо дожидаясь возвращения домой для «радостной» встречи с ребятами из СМЕРШ. Безбедно кайфуя, зная уже, уже прослышав от людей сведущих и надёжных – от тех же финских евреев – действительно страшную правду еврейской жизни за пределами своего финского рая. Правду о том, как в эти же самые благословенные для них дни и ночи союзники их «изуверов»-спасителей, — из бесчисленных европейских гетто, собирают в гигантских накопителях знаменитых терминалов и мало известных крохотных периферийных вогзальчиков «Объединённой Транспортной Сети» несчастных их соплеменников. Загоняют их в тысячи телячьих вагонов сотен эшелонов. И увозят по-тихому в некую, никому до селе неизвестную, польскую глубинную нежить. Но не на Мадагаскар... Не на Мадагаскар. Отнюдь.

95. Монолог Карла. (Продолжение).

…Годы пролетели. Мир настал — холодная война началась. И вашими мальбруками скомандовано было выжившим в ГУЛАГе бывшим военнопленным: писать в прессу «возмущенные» письма, раскрывающие звериный облик империализма. И замелькали в газетах «воспоминания» сидельцев немецких, японских и финских концлагерей времен давно прогремевшей войны. Помню, где-то в начале 1965 года, налетел я на исповедь в ваших «Известиях» какого-то Либермана-бухгалтера, три года отсидевшего в лагере у Лахти. Порядочный — по всему — человек, написал: «плен есть плен — не Железноводские Минеральные воды... Да, тяжело было, что не в рядах непобедимой и легендарной, а в зоне за финскими часовыми... А кому-то и обидно... Из успевших, до плена, покомиссарить всласть хотя бы в той же Балтии». Понятно было, что Либерман, как и такой же «писатель» в «Огоньке» Елисеев, из колхозников, пытаются финнов не позорить. Во всяком случае, ни в чем их не виноватить. Тем более, претензий к финнам у них никаких: «Да, пленили; да, держали в лагерях; да, выводили на работы — и в котельные тоже (который в Финляндии сродни операционным!), где кочегарами — на самом тяжелом участке работ — бабы-финки только; и на лесоповал, где вальщицами — только все те же финки, бабы и девочки-подростки... Но ведь и кормили не прелой пшенкой, как в красной армии: да еще и лечили всех по-людски — в гражданских клиниках и больничках... Да, было тяжело. Но ведь плен. Война. Тяжело всем! А между строк всех «телег» всех возмущенцев вопило: не они же к нам пришли, — едрёна вошь, — мы же сами к ним вломились! И не единожды!.. Такими «письмами в газету» и журнальными очерками о финском плене пестрела пресса. Опусы эти относились к различным периодам взаимоотношений страны советов с Финской республикой. От побоища, учиненного «белофинном» Маннергеймом собственным своим, — и пришлым из коммунистической России, — куусиненам; через «Северную войну» 1939–1940 годов на Карельском перешейке, где «непобедимая и легендарная» (с взаправдашним Куусиненчиком за пазухой) получила по зубам все от того же Маннергейма на «линии» его имени.

А «писатели» все писали. В раздражительном тоне, с явным ожесточением на невозможность написать «всю правду», выдержаны были и повествования авторов всех полутора десятков «писем в газету», что пописывали сидельцы финских лагерей 1939—1940 годов парой десятилетий позднее.

Разительнейше отличались от них «свидетельства» советских евреев, бывших пленных Второй мировой войны. У этих обида была на финнов особенная — злобная: «финскими гитлеровцами попрана была их полная свобода!», «угнетена барачной атмосферой» и «не качественным однообразным питанием». Все обязательно, это сквозит со страниц всех «воспоминаний-жалоб», финны «унижали советского человека физическим трудом»! Писали-то эти новости опять же те же самые гербсты, рохлины, броневицкие, котлярские, гринберги, ураны— (или урманы-) урмансоны в абсолютной убежденности, что физический труд не для них... Если только не в родном ГУЛАГе. Потому «советского человека» зацепили они напрасно: проще и честнее написать бы «нашего человека»... В смысле, вашего... Извини...