Повесть о "разделённой любви"

Мне (то бишь автору) ситуация эта более чем знакома. В лаборатории, которой я тридцать лет руководил, был отдел механизации. Командовал им около двадцати лет Чарльз Павлович Мешик. «Великолепный инженер, добрый человек и отличный семьянин». Единственный «изъян»: – расстрелянный в 1953 году отец. Павел Мешик – тогда министр госбезопасности Украины (тем не дотянувший чуть до Гиммлера), первый заместитель Берии (Между прочим, именно он — Мешик — в бериевском ведомстве вёл Атомный проект СССР. Тут Гиммлера он уже переплюнул! В смысле количества загубленных самой технологией рождения атома этого человечьих душ). Лет через двадцать после казни отца прощёному сыну настало время вступать в партию – маячило бронированное таким как он место посла где-то в Европе. Не хватало партбилета. Не знаю, как в денационализированной Германии, у нас в СССР дети всех высших партийных бонз были на конвейере в бонзы. Чарльз Павлович попросил меня, как своего начальника (и, конечно же, зэка с 16-и летним Гулаговским стажем): «сказать о нём чего ни будь доброе на открытом партсобрании» которое будет принимать его в ряды. И…есть ли у меня к нему претензии? Человек беспартийный, я спросил его: — «Каким образом ответит он на вполне возможные вопросы части аудитории?» Он понял, пояснив: — «С позиций сына сурово осужу. Возможно даже заклеймлю!» — «Его самого, или систему, подготовившую и выдвинувшую его в палачи», спросил я с надеждой? «Ты же не судья отцу своему! Или ты этого не знаешь?» – «Как же не знаю, — партия и правительство, народ его осудили, — ответил он! И теперь осудить должен я».…— «Так как же ты – падло, – спросил я ужаснувшись, и забыв что передо мною не немец, — думаешь жить дальше, предав отца своего сызнова?.. Он понял. Обиделся… Но, — выступив достойно, — искомое обрёл — честный украинско-еврейский (по маме) человек.

«А вот Гебхард – это вновь Карл — (единственный из трёх братьев Генриха, войну и всё остальное переживший), – папин друг, заявил судьям на процессе в Нюрнберге: что «его брат не мог быть ответственным за инкриминируемые ему деяния. Подчеркнул особую моральную чистоту Генриха, вошедшую в поговорки и анекдоты. Упомянул множество имён оставшихся в живых евреев, которых рейхсфюрер спас лично, с которыми поддерживал связь и которым помогал в войну. Таким невероятным образом пытаясь убедить Трибунал, что Генрих Гиммлер антисемитом никогда не был и быть не мог. И что хотя такое его заявление — на уровне обсуждения — абсурдно, оно содержит в себе правду, только правду и ничего кроме правды: многие нацистские руководители оставались людьми даже в трагические для евреев времена, и тесные связи — пусть с «особыми» евреями – имели и их не скрывали. Хотя не многие из них искренне убеждены были в собственные утверждения об абсолютной враждебности мирового еврейства в отношении Германии»… Кого бы то ни было, тем более Высокий Суд, убедить он, — естественно, — не мог – защищал-то он Гиммлера. За то, — не предав сразу, по горячим следам, — остался в германской и семейной истории порядочным человеком».

Все мешики, до единого, предав родителей в роковой их час, остались в памяти детей и внуков мразью. Не помогли потуги исправить «промашку» через пол века, когда было милостиво позволено и высочайше разрешено.

47. Монолог Карла. (Продолжение).

…Конечно, снова фукнулись деньги жены. Между супругами начались раздоры… Тут родилась Гудрун… По своей детской бесхитростности (да, да, — именно так!) он (Генрих) не тотчас понял что дело идёт к разводу. Услышав приговор жены он удар судьбы принял. Но категорически отказался от развода, ссылаясь на интересы дочери. Хотя вполне возможно, — так считал мой отец, — что главной, пусть и не непосредственной, причиной этого было строгое религиозное воспитание полученное им в детстве…

…Много позже у него появилась другая женщина, с которой он и разделил остаток жизни. У них было двое детей – мальчик и девочка, которые родились и выросли под присмотром кормилицы Риты Ваверле в Баварском Хохенлихене… Отец виделся с ними. Я же их знаю плохо… Двойное это существование, жизнь на два дома, частенько создавало для Генриха финансовые трудности и заставляло прибегать к займам. Ведь известно: он был единственным из всех высших нацистских руководителей, который не разбогател несмотря на всё своё могущество. Из-за своей врождённой честности глубоко презирал тех из них кто во время войны, пользуясь своим высоком положением и безмерной властью в партии и государстве, пустились во все тяжкие чтобы обогатиться. И страшился хоть в чём-то уподобиться им.