Мальчик!
Ну и здорово же ты залежался!
А на улице оттепель началась, вот-вот весной пахнет, а тебя все нет и нет.
Поздравляю с благополучной операцией. Ольга Алексеевна только и рассказывает всем по телефону, как тебе, умнице, гланды вырезали, и как ты шел в операционную без всякого поводка: спокойно, говорит, шел, не сопротивлялся.
Да, дорогой мой, так и должны вести себя настоящие мужчины. А ты, Санечка, настоящий.
Иногда думаю, неужели я тебя раньше недооценивала? Неужели не замечала, какой мой Санечка великий человек?
А почему?
Да видно сама я не была такой умной, как сейчас.
Дома у нас чрезвычайно важные события.
Ольгу Алексеевну повысили в должности: она заведующая отделением, целой группой врачей командует.
Теперь к ней за советом приходят не только больные, но и медики. Борис Борисыч по этому поводу помалкивает, но иногда слегка ворчит.
— Что, Мотька, мы с тобой выиграли от этого повышения? Раньше хоть один участок был, а теперь — пять. И она за все пять, как за свой болеет. Нет, Мотька, самое худое иметь жену — доктора.
Сам же Борис Борисыч тоже переменился, стал серьезнее, больше дома сидит.
— Вы, — сказали ему на телевидении, — может и очень талантливы, даже, может, очень-очень талантливы, но жизни вы, Борис Борисыч не знаете. Вы от народа оторвались, сидите дома и пишете, а вам нужно к людям идти, с народом жить.
И знаешь, Саня, отец твой, Борис Борисыч, на этот раз не обиделся, а все выслушал с серьезным лицом и пришел к нам с Ольгой Алексеевной советоваться, как быть дальше?
— Боря! — сказала Ольга Алексеевна, — а, может, и правда это? Может, ты действительно оторвался? Может тебе действительно нужно с людьми пожить? Вспомни, Боря, — сказала она, — как замечательно ты начинал, какие надежды на тебя возлагали, как о твоих первых пьесах и рассказах много говорили! Какой у тебя чистый голос был на заре нашей юности, когда я тебя полюбила. Ну, просто соловей пел… А теперь? Куда все ушло? Нет, Боря, я не хочу ничего советовать. Подумай и сделай выводы сам.
Тогда Борис Борисыч, встал, заперся в кабинете, и долго-долго оттуда не выходил.
Что он там придумал, сказать невозможно, но вышел Борис Борисыч из кабинета другим, помолодевшим вроде, и куда-то исчез на весь день.
Обнимаю тебя, моя сахарная косточка.
Твоя Мотя.
Замечательный мой, Санечка!
Пишу, а лапа от радости подкашивается: да неужели скоро тебя отпустят!? Неужели мы опять заживем как раньше?
Понимаешь, дружочек мой, приходят сегодня Ольга Алексеевна и Борис Борисыч из больницы какие-то не такие.
— Мотька, — говорят они между делом. — Ему, нашему Санечке, лучше. Он, наш дорогой и ненаглядный Санечка, уже встал с кровати к может подходить к окну. Теперь, Мотька, дело пойдет на лад.
Ну тут я уж не могла спокойно сидеть. Начала носиться по комнате — дым коромыслом! Перевернула подушки на диване, вскочила на стул, со стула на стол, со стола в кресло перепрыгнула, а потом настоящую карусель устроила, свой хвост ловила.
Что я тогда чувствовала и сказать трудно, поэтому предлагаю тебе свои новые стихи.
Ну как? Не знаю понравятся ли стихи тебе, но мне они очень нравятся. Мне, если честно, вообще все нравится, что я сама делаю.
А в нашем, кстати, доме события еще более потрясающие, чем раньше. Может, тебе Ольга Алексеевна рассказывала.
БОРИС БОРИСЫЧ УЖЕ ДВА РАЗА ХОДИЛ НА РАБОТУ
И знаешь, кем он теперь работает?
Фельдшером! Помощником врача на неотложной помощи. Когда дома Борис Борисыч халат надел я даже от удивления пасть открыла. Но он мне все-все объяснил.