Повесть о Сергее Непейцыне

Наутро он рано ушел на батарею и весь день был сам не свой. Клонило в сон — сомкнул глаза только перед рассветом — и ни о чем не мог думать, кроме дуэли Осипа, которую никак не отвратишь, и уже свершившегося несчастья — что Соня теперь жена Мертича, нельзя о ней больше думать. А ведь раньше и она о нем думала, он это знал наверное, чувствовал постоянно… В лагерь до сумерек не пошел, на людях казалось легче.

Дома Фома сказал, что Осип пообещал прийти ночевать, а сейчас дежурит при светлейшем. Через силу пообедав, Сергей прилег и закрылся епанчой. Спать теперь вовсе не хотелось, знобило. А как бы хорошо проснуться только завтра утром, когда Осип уже вернется после дуэли… Ох, вернется ли? Вдруг еще можно сделать, чтобы ее не было, а он лежит, как колода, и греется. Но что? Пойти к Неранжичу, попытаться урезонить, а если не удастся самому вызвать? Нет, все равно он будет сначала стреляться с Осипом. Да еще всем расскажет, что старший брат приходил вымаливать жизнь младшему. Может, идти к самому светлейшему? Он, наверно, отвратит завтрашний поединок, но тогда Осипа в штабе ославят трусом, за которого заступается то генеральша, то брат. Тоже нельзя. Могут только секунданты противников примирить, но разве Неранжич согласится?.. Значит, он, перед образом обещавши матушке беречь младшего брата, вот так и будет лежать под епанчой и допустит, чтоб Осип подвергся смертельной опасности только потому, что влюбился не в ту даму, в которую угодно господину Неранжичу?! Но что можно сделать? Хоть бы Андрей пришел, с ним посоветоваться!

Сергей едва дождался Криштафовича и с жаром выложил ему свои мысли.

— Сам о том же думаю и ничего придумать не могу, — сказал будущий секундант. — Не драться — нельзя. На всю жизнь пятно на имени. Про Неранжича, что узнал, не утешает. Упрямый, говорят, вспыльчив до бешенства. Чем такого урезонить? Одна надежда, что Осип стреляет хорошо. Эх, если б на шпагах!..

Андрей ушел, не дождавшись Осипа, а Сергей опять прилег, снявши только сапоги, укрылся и разом заснул, как провалился куда-то. Когда проснулся, уже рассветало.

— Не приходил Осип? — спросил Филю, убиравшего со стола.

— Были, вздремнули порядочно. А недавно уехали с Андреем Павлычем и вас будить запретили. Сам вернусь и разбужу, сказали. — Руки у Фили тряслись, звенели переставляемые чашки.

Сергей закрылся с головой и стал молиться. Потом обулся, накинул епанчу и вышел. Серый день наступал без зари. Падал снег. В лагере не видно было людей, все, кроме часовых, попрятались в землянки и балаганчики.

«Где они могут драться? — думал Сергей. — В балке какой-нибудь на морском берегу?» Он смотрел в ту сторону, ожидая, что из летучей пелены вынырнут скачущие всадники. И вдруг услышал неспешный, приглушенный снегом стук копыт с другой стороны. Обернулся и обмер. Костенецкий и Криштафович приближались вдоль линейки, ведя под уздцы своих лошадей, между которыми на притороченной к седлам епанче неподвижно и грузно лежало что-то белое. Сзади солдат-кавалерист вел вороного жеребца.

Тело внесли в кибитку, положили на постель. На белом сукне колета немного выше сердца чернела круглая дырка с широко омоченными кровью краями. Рана была сквозная, и на спине сукно намокло от воротника до поясницы, — видно, туда хлынуло много крови. Восковое лицо Осипа было прекрасно и спокойно.

— И секунды не мучился, — сказал Криштафович. — Сразу навзничь упал и не двинулся больше.

— Как подкошенный, — добавил Костенецкий и вдруг, всхлипнув, сел на лавку и закрыл лицо руками.

Опять Ольвия. Опять Глюк. А может, и не потерял еще? Конец очаковского сидения

Через сутки выехали на тройке к Бугу. Рядом с Сергеем в тарантасе лежал обложенный сеном гроб, за кузовом были привязаны деревянный крест, наскоро выкрашенный лафетной краской, кирка и лопата. Не звенел колокольчик — Фома отвязал его вовсе и сам сидел на облучке похудевший и молчаливый. Ехали больше шагом, засыпанная снегом разбитая дорога бросала тарантас с боку на бок, и Сергей то и дело придерживал — обнимал гроб. Верстах в десяти за лагерем увидели скакавшего следом всадника. Скоро узнали Костенецкого.

— Отпросился на двое суток, — сказал он, поравнявшись. — Андрея вчерась к аудитору вызывали. Написал, что шальной пулей убило, когда лошадь проезжал близ ретраншемента. Отстали пока.