Повесть о Сергее Непейцыне

В сумерки доплелись до Парутина — той некрасовской деревеньки, что стояла близ ольвийского пригорка. Всю ночь Филя с Фомой по очереди ходили около тарантаса с гробом и лошадей — кругом, подвывая, рыскали одичалые собаки или волки. Сергей с Васей дремали, сидя в полуразвалившейся хате древней, бог весть как жившей здесь бабки. Когда рассвело, пошли искать место для могилы. Выбрали на берегу, над Бугом, недалеко от заброшенного теперь парутинского кладбища. Костенецкий, захвативший кирку, стал рубить мерзлую землю. Сергей пошел за Фомой. К полудню могила была готова. Принесли гроб, опустили, засыпали, установили крест, укрепили камнями. Филя и Фома помолились и пошли к лошадям. Сергей смотрел на занесенную снегом реку. Прочел вполголоса:

На дивном месте твой лежит могильный холм.
Он будет путников приветствовать всегда…

— Что ты? — повернулся к нему Костенецкий.

— Стихи из Плутарха. Осип их читал, когда наказывал здесь себя хоронить. Кажись, про могилу Фемистокла в них говорится.

— Он и похож был на Фемистокла, — сказал Вася. — Далеко бы залетел, да вот… А мне, знаешь, Славянин, всё наши русские стихи вспоминаются:

Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся.
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся…

Довольно все бессмысленно выходит…

«Как мне матушке написать? — думал Сергей в ближайшие дни. — Такая весть может убить ее. Но и не писать нельзя…»

— Пождите барыне сообщать, Сергей Васильевич, — посоветовал думавший о том же Филя. — Ужо скоро, сказывают, штурм будет, там опосля его и отпишите, будто убило в сражении.

— А если и меня убьют, тогда ты обе вести повезешь?

— Бог с вами! Зачем так говорить?! — замахал рукой Филя.

— Затем, что давай условимся, ежели такое случится, то вам с Фомой поскорее домой добираться и дяденьке одному всю правду сказать. Он пусть решит, что матушке передать.

— А слыхать, и убийца Осипа Васильевича сам едва ли живой будет, — сказал Филя.

И тут только Непейцын узнал, что сделанный первым выстрел Осипа ранил ротмистра в верх ушной раковины — каким-то чудом он чуть отклонился в самый миг, когда пронеслась пуля, направленная ему в лоб. Поначалу на ранку не обратили внимания. А теперь прикинулся антонов огонь, ухо отрезали, но жар не упадает.

Такая весть не принесла радости или удовлетворения. Все равно Осипа не вернешь. Сейчас хотелось одного: скорее бы штурм! Сергею было тошно как никогда еще в жизни, и штурм казался некой гранью, за которой либо наступит конец всему — смерть, или, если уцелеешь, начнется новая жизнь. Войска уйдут от проклятого Очакова — он не допускал мысли, чтоб штурм мог быть неудачным, — переменится все вокруг, и надо будет в новом месте как-то преодолеть такую горькую сейчас печаль и тоску.

Преследовала мысль о вине перед Осипом. Не сумел заступить в опасности, лежал тут укутавшись. Наверно, матушка проклянет его. Да и дяденька осудит, он ведь говорил: «Старший брат младшему заместо отца». И ничего уж не вернуть, не поправить. А тут еще Соня. Хотя с ней ничего и сделать не мог…

Непейцын стал плохо спать, особенно в дни, когда не дежурил на батарее. Слыша, как ворочается и вздыхает, Филя уговорил его вечерами выходить на воздух. Один раз Сергей дошел до моря и долго слушал, как жалобно стонали и охали, стукаясь друг о друга, лодки, привязанные к сваям разобранных солдатами купален. Другой — проводил Костенецкого до его роты и на обратном пути с трудом нашел дорогу. Вечерами в лагере не жгли костров, только кое-где в офицерских балаганчиках тускло светились фонари. Все прятались от стужи, коротали долгие часы за чаркой, в беседе, во сне. Монотонная перекличка топтавшихся на месте часовых наводила тоску. Однажды, в метель, Сергей едва не заблудился. Побрел опять к морю — только и было прогулок, что в эту сторону или к лиману — и вдруг оказался на совсем пустом, широком пространстве, покрытом чистым снегом. Стало жутко — неужто выбрался за лагерь, к кладбищу или в степь? Потом в стороне замаячили чуть видные огоньки. Подошел ближе. Да это домики главной квартиры, а дальше — большущая войлочная кибитка светлейшего, в которой, говорят, настоящая печка с лежанкой сложена. Значит, плутал на том месте, где улицы были. А окна княжеские светятся сквозь пунцовые шелковые занавески множеством горящих в люстре свечей. Что там делается? В карты играют? Диспозицию штурма наконец готовят?… Здесь, бывало, Осип дежурил. Стоял часами где-нибудь у двери, ждал приказаний. Вот честь большая! Вспоминает ли кто тут о нем? Вспоминает ли генеральша в Петербурге? Верно, и не знает еще о его смерти. Разве кто с курьером написал…