Повесть о школяре Иве

В глазок было видно, как не спеша, чинно двигалась за загородкой вереница горожан–богатеев с женами и детьми, разодетых в праздничные камзолы и длиннополые кафта ны. Как на длинные скамьи помоста рассаживалась знать. Рыцари в плащах, обшитых золотым позументом, отвешивали церемонные поклоны дамам, широким жестом руки приглашая их занять места в ложе. Дамы в богато расшитых платьях отвечали еле заметным кивком головы и бесстрастной улыбкой. Одну из дам, в платье, расшитом серебром, с лентой вокруг золотистых волос, провел за руку в ложу рыцарь, толстый старик с темным лицом и всклокоченной бородой. Ив не знал, что это была дама сердца рыцаря Ожье де ла Тура, вдохновительница поединка Агнесса д'Орбильи, и его родственник — Старый Орел рыцари Жоффруа.

Плотный слой облаков заслонил солнце. В мглистой серости пасмурного дня уныло прозвучал рог одного из герольдов — глашатаев, — возвестивший о начале поединка. Герольдов было двое, в расшитых серебром блио, круглых шапочках с перышком. Они прошли на середину боевой площадки, стали против помоста, лицом к почетной ложе, и отвесили низкий поклон.

Говор толпы разом умолк.

— Внимайте, прекрасные дамы и благородные рыцари, и вы, именитые горожане! — выкрикнул герольд.

Ив узнал голос Госелена. Он выкрикивал совсем так, как тогда в лесу, рассказывая о парижской ярмарке. Белокурые волосы, выбивающиеся из‑под шапочки, прдтвердили догадку: это Госелен! Он восхвалял родовитость рыцаря Ожье де ла Тура и подвиги, совершенные его родственниками в битвах с сарацинами под Никеей, Антиохией, Эдессой[87]. Восхвалял героическую смерть отца рыцаря Ожье в битве за освобождение гроба господня при взятии Иерусалима войском рыцарей–крестоносцев Готфрида Бульонского. Упомянул о его родственных связях с доблестными сеньорами Иль‑де–Франса графами де Корбейль и сирами Монлери и Монморанси. Превознес мужество, честь, верность и щедрость своего сеньора, его набожность, милосердие, все «благородные чувства, недоступные простолюдинам», и закончил словами о стройности и красоте рыцаря Ожье, его бесстрашии и ловкости в турнирах.

— Приготовьтесь, прекрасные дамы и благородные рыцари и именитые горожане, к созерцанию великолепного состязания в силе и красоте!

«Да, — подумал Ив, — куда как милосерд был со мною барон, благородные, нечего сказать, чувства проявил. Верно сказал Госелен: такие чувства простым людям недоступны».

Другой герольд в тех же выражениях прославил знатность, добродетели и смелость своего сеньора, рыцаря Рено дю Крюзье, и теми же словами призвал зрителей к созерцанию состязания.

После этого герольды поклонились и быстро юркнули под перила загородки и стали за ней, у помоста.

«Если бы слышал это мой несчастный отец!» — подумал Ив, с негодованием вспоминая рассказы о жестокости дю Крюзье и печальную участь отца.

Тишина насторожилась.

В ложе поднялся старик рыцарь и, повернувшись в сторону ворот, подал знак рукой. За ним в ту же сторону повернулись все зрители.

Тотчас раздался звук рога, послышался удар о забор створок ворот. Затем — тяжелый конский топот.

Ив увидел промелькнувшего огромного вороного коня В на нем рыцаря в черной тунике без рукавов поверх кольчуги, с тяжелым, тоже черным, копьем в руке, с развевающейся женской вуалью.

«Черный Рыцарь, наш сеньор», — узнал Ив всадника.

Конь поднял такую пыль, что несколько мгновений ничего не было видно. Раздалось ржание лошади, которой из двух, трудно было сказать.

— Дурная примета, — проворчал рядом старый крестьянин, — большая кровь прольется, — и, покачав головой, вздохнул.

Эрно не терпелось увидеть участников поединка, он Оттолкнул Ива от забора и прижался лицом к глазку.

Все, что произошло потом, было плохо видно Иву. Перед отверстием глазка метались то в одну, то в другую сторону темные и яркие пятна. Они то проносились с ураганной быстротой, то исчезали в густом облаке пыли. Можно было только угадать, что это кони и всадники. Слышались топот копыт, удары копий в щиты, треск, звон мечей, возгласы зрителей, то радостные, то негодующие, то Поощрительные, то угрожающие. Все говорило о кровавой схватке бьющихся врагов.

Боевая площадка была длиной шагов в двести, шириной — в пятьдесят. Въехав в ворота, участники поединка остановились против помоста и наклонили к земле длинные, тяжелые ясеневые копья с железными наконечниками в знак почтительного уважения к почетным судьям и дамам своего сердца. Затем рыцари разъехались в концы площадки, а оруженосцы с запасными копьями и мечами остались у загородки.

На щите у дю Крюзье была нарисована на серебряном фоне черная медвежья лапа, и завитки черной росписи вились по краям щита. Вороной арагонский жеребец бил копытом по земле, тряс головой, гремел удилами. Длинный черный чепрак под седлом был расшит серебром.