Повесть о старых женщинах

Когда Сирил подъехал к крыльцу, его уже поджидала Софья. Она быстро спустилась по лестнице. «Ничего не говори матери о моей телеграмме», — торопливо шепнула она Сирилу, так как времени на детальные объяснения не было, Констанция уже вышла на площадку второго этажа. Констанция не слышала шепота, но видела, как они шептались, как на лице Сирила появилось виноватое, озадаченное выражение и как оба они, подобно неумелым заговорщикам, приняли таинственный вид. У них был какой-то «секрет», о котором не знает она, мать! Разве удивительно, что это причинило ей боль? Она слишком горда, чтобы заговаривать об этих телеграммах. А поскольку ни Сирил, ни Софья тоже о них не заговаривали, то об обстоятельствах, заставивших Сирила изменить свои планы, не было сказано ни слова, что, конечно, очень странно. К тому же Сирил был общительнее, чем когда-либо, — в присутствии тетушки он переменился. Правда, и с матерью он обращался безукоризненно. Но про себя Констанция повторяла: «Это из-за Софьи он так со мной ласков».

Когда они после чая поднялись в верхнюю гостиную, Констанция, бросив взгляд на «Вечернюю пирушку», спросила:

— Тебе нравится?

— Что? — Сирил посмотрел на гравюру. — А, ты поменяла их местами! А зачем?

— Ты же сам говорил, что так будет лучше, — напомнила ему Констанция.

— Разве? — искренне поразился Сирил. — Что-то не помню. Хотя, — добавил он, — так и впрямь лучше. А еще лучше было бы вернуть все как было.

Он посмотрел на Софью и, скорчив гримасу, дернул плечом, словно хотел сказать: «Славно я пошутил!»

— Все как было? — удивилась Констанция и, сообразив, что он поддразнивает ее, сказала: — Безобразник! — и притворилась, что хочет надрать ему уши. — Ты ведь когда-то любил эту картину! — добавила она с иронией.

— Да, любил, мамаша, — покорно согласился Сирил. — Не стану спорить.

Он обнял ее и расцеловал.

В гостиной он закурил, сел за пианино и стал играть вальсы собственного сочинения. Констанции и Софье эти вальсы были не совсем понятны. Но они восхищались всем подряд и особенно хвалили один вальс. Констанции было приятно, что они с Софьей одного мнения. Сирил же заявил, что этот вальс и есть самый худший. Когда он перестал играть, Констанция рассказала ему об Эми.

— А, — кивнул Сирил, — она сама сообщила мне об этом, когда принесла ко мне в комнату кувшин с водой. Я не хотел про это заговаривать — тема невеселая.

В его безразличном тоне послышался известный интерес, желание узнать подробности. И он их узнал.

Без пяти десять, когда Констанция уже позевывала, Сирил сделал сообщение, которое прозвучало как взрыв бомбы перед камином.

— Ну-с, — сказал он, — в десять у меня назначена встреча с Мэтью в Консервативном клубе. Мне пора. Ложитесь без меня.

Сестры запротестовали, особенно живо — Софья. На этот раз боль испытывала она.

— Это деловое свидание, — сказал Сирил в свою защиту. — Мэтью завтра рано утром уедет, другого времени для встречи не остается, — и, поскольку Констанция была мрачна по-прежнему, он добавил: — Дело есть дело. Не думайте, что я только и знаю, что развлекаться.

И ни слова о том, что за дело! Никаких объяснений! Если уж говорить о делах, Констанции было известно одно: она ежегодно дает ему триста фунтов и оплачивает счета от портного. Когда-то сумма казалась ей огромной, но она давно к ней привыкла.

— На мой взгляд, тебе лучше было бы принять мистера Пил-Суиннертона здесь, — сказала Констанция. — Вы могли бы где-нибудь уединиться. Не нравятся мне эти свидания в клубе в десять вечера.

— Ладно, спокойной ночи, мамаша, — сказал Сирил и встал. — До завтра. Я возьму ключ от наружной двери. Пусть уж карман растянется — ничего.

Софья уложила Констанцию и подала ей две грелки, на случай, если начнутся боли. Почти все время сестры молчали.

V

Софья сидела на диване в нижней гостиной. Ей казалось, что, хотя прошло чуть больше месяца с ее приезда в Берсли, у нее уже появились новые интересы и новые заботы. Как ни странно, Париж и парижская жизнь ушли в прошлое. Случалось, Софья часами не вспоминала о Париже. Думать о Париже было неприятно — не могут Париж и Берсли быть реальными одновременно! Пока она ждала, сидя на диване, ей вспоминался Париж. Не удивительно ли, что теперь ее гнетет забота о благополучии Констанции, как раньше одолевало беспокойство за судьбу пансиона Френшема. «Жизнь моя сложилась странно, — думала Софья, — но если взять каждую ее часть по отдельности, все покажется совершенно заурядным… Как-то она кончится, моя жизнь?»

Тут на крыльце раздались шаги, загремел ключ в замке, и Софья открыла дверь.

— А, вы еще не легли! — в удивлении и с некоторым недоумением воскликнул Сирил. — Спасибо.

Он вошел, докуривая сигару.

— Пришлось вот таскать за собой эту махину! — пробормотал он, разглядывая тяжелый старомодный ключ, прежде чем вставить его в замочную скважину.

— Я не ложилась, — ответила Софья, — потому что хочу поговорить с тобой о твоей матери, а другой возможности не будет.

Сирил смущенно улыбнулся и плюхнулся в матушкино кресло-качалку, предварительно развернув его лицом к дивану.