Повесть о старых женщинах

— Он больше любит Францию. Он и впрямь ее любит. По-моему, это единственная его подлинная страсть.

— Удивительно, — проговорил Ширак, — какую любовь вызывает Франция! А между тем… Но чем же он зарабатывает на жизнь? Жить-то надо!

Софья только плечами пожала.

— Значит, между вами все кончено, — смущенно пробормотал Ширак.

Софья кивнула. Она стояла на коленях перед дверью и заклеивала щель.

— Ну вот! — сказала она, вставая. — Аккуратно, верно? Дело сделано.

Софья улыбнулась Шираку и в темноте пыльного и душного коридора поглядела ему прямо в глаза. Они оба чувствовали, что стали близки друг другу. Ширак был чрезвычайно польщен ее отношением, и она это знала.

— Ну, — сказала Софья, — теперь я сниму фартук. Где бы вам меня подождать? Нет, не в спальной — я сама пойду туда. Чем же мы займемся?

— Послушайте, — робко предложил он. — Окажите мне честь — пойдемте со мной на прогулку. Вам это пойдет на пользу. На улице солнечно, а вы такая бледная.

— С удовольствием, — сердечно ответила Софья.

Пока она одевалась, Ширак прохаживался по коридору, и время от времени они перебрасывались через закрытую дверь несколькими словами. Перед уходом Софья содрала газетную бумагу с замочной скважины одной из запечатанных комнат, и они, по очереди заглянув туда, увидели зеленые серные пары и нашли, что в них есть нечто сверхъестественное. Потом Софья вернула бумагу на место.

Спускаясь по лестнице, она почувствовала, как подгибаются ее колени, однако в остальном, хотя после выздоровления она всего один раз выходила на улицу, она чувствовала себя вполне окрепшей. Поскольку у Софьи не было ни малейшего стремления активно что-либо предпринимать, она совсем не гуляла, и напрасно. Однако, делая разную мелкую работу по дому, она успела окрепнуть. Маленький, подвижный и беспокойный Ширак хотел поддержать ее на лестнице под руку, но она не позволила.

Консьержка со своими домашними с любопытством воззрилась на Софью, когда та выходила со двора, ибо ее болезнью интересовался весь дом. Когда экипаж уже отъезжал, консьержка вышла на тротуар, выразила Софье свое восхищение, а затем спросила:

— Вы случайно не знаете, мадам, почему мадам Фуко не вернулась к обеду?

— К обеду? — удивилась Софья. — Но она же приедет только завтра!

Консьержка скорчила удивленную гримасу:

— Вот как? Очень странно! Она сказала моему мужу, что будет через два часа. Это очень серьезно! У нас к ней дело.

— Я ничего не знаю, сударыня, — ответила Софья.

Они с Шираком переглянулись. Консьержка, пробормотав слова благодарности, удалилась, ворча что-то себе под нос.

Фиакр свернул на рю Лаферьер; лошадь, как обычно, поскальзывалась и спотыкалась на булыжной мостовой. Вскоре они выехали на бульвар и поехали в направлении Елисейских полей и Булонского леса.

Свежий ветерок, яркое солнце и просторные улицы города сразу опьянили Софью, опьянили, можно сказать, чисто физически. Крепкий настой самой жизни одурманил ее. Ее охватил блаженный восторг благополучия. Квартира мадам Фуко казалась ей чудовищным, гнусным застенком, и она винила себя за то, что не уехала оттуда намного раньше. Свежий воздух как лекарство исцелял и тело, и дух. В одно мгновение зрение ее прояснилось. Софья была счастлива, но не прошлым и не будущим, а сиюминутностью. К ощущению счастья примешивалась глубокая печаль о той Софье, которая пережила горе и неволю. Ее тянуло к счастью, к беспечной оргии страстей, среди которых она сможет забыть о своих бедах. Зачем было отказываться от предложения Лоране? Почему бы не окунуться в бушующее пламя вольных наслаждений, не пренебречь всем, кроме грубых чувственных инстинктов? Остро ощущая свою молодость, красоту, очарование, Софья сама не понимала причин своего отказа, хотя и не сожалела о нем. Она безмятежно взирала на собственное решение — следствие каких-то исключительно мощных движущих сил, не поддающихся анализу и объяснению, сил, которые таятся в ней самой, которые, по сути дела, и есть она.

— У меня нездоровый вид? — спросила Софья, с удобством откидываясь на сиденье фиакра, ехавшего в потоке экипажей.

Ширак замялся.

— По правде сказать, да! — наконец ответил он. — Но вам это идет. Если бы я не знал, что вы не любите комплиментов, я бы…

— Но я обожаю комплименты! — воскликнула Софья. — Почему вы считаете, что я их не люблю?

— Ну, коли так, — произнес он с юношеским пылом, — то знайте: вы сегодня еще прелестнее, чем обычно.

Софья упивалась его восхищением.

Помолчав, Ширак добавил:

— О, знали бы вы, как я беспокоился о вас, пока был вне Парижа!.. Просто выразить не могу. Поверьте, места себе не находил! Но что я мог поделать! Расскажите мне, как протекала ваша болезнь.

Софья дала ему подробный отчет. Когда фиакр повернул на рю Рояль, они увидели перед «Мадлен» кричащую и ликующую толпу^{82}.

Извозчик повернулся к ним.

— Похоже, победа за нами! — сказал он.

— Победа! Ах, если бы и в самом деле… — скептически прошептал Ширак.