Повесть о суровом друге

Перебирая струны, Бедняк пел о том, как съехались в поле буржуйские и рабочие полки и ударились грудь в грудь. Бились день, бились два - никто никого не мог одолеть. Позвал царь еще много богачей, привезли они с собой пушки, а у рабочих одни кирки. Тогда кликнул Ленин тех, которые в Сибирь сосланы, но у них руки были в кандалах. Кликнул он бедняков, что по тюрьмам сидели, но те ответили: "Крепки решетки, батько, нельзя их сломать". Бились рабочие с буржуями еще три дня. Уже много врагов лежало потоптанных конями, уже Ленин царю голову срубил, а буржуи все скакали и скакали отовсюду, окружали Ленина и его войско.

Слепой бандурист замолк, потом сильно ударил по струнам, зарокотали они, зазвенели грозно, и слепой запел:

Слухайте, бедняки голодни, шахтари замучени,

Вставайте и вы на помогу Ленину,

Бо тяжко ему биться за долю народную.

Сидайте на коней, берите зброю грозную,

Поспешайте туда, где бьется Ленин,

Бо уже тяжко ему биться.

Старик закончил песню, провел рукой по струнам и, мигая слепыми глазами, проговорил хрипло:

- Дай боже миру селяньскому, войску рабочему и вам всим, православным христианам, здравия на многие лита... - И слепой замолчал, ожидая подаяния.

Мать и женщина с ребенком всхлипывали, солдат в сердитой задумчивости глядел в огонь. Мать достала из-за пазухи царские три рубля, завернутые в платочек, и подала мальчику. Женщина, сморкаясь и вытирая глаза, развязала свой мешок и протянула мальчику два початка кукурузы.

- Спасибо, отец, - сказал рабочий, растроганно глядя на слепого, хорошую думу ты поешь. Садись погрейся.

- Нет, наш путь далекий.

- Куда ты же ночью пойдешь?

- У меня всегда ночь, - ответил нищий, и они пошли потихоньку впереди мальчик, за ним слепой. Никто ни слова не сказал, пока нищие не скрылись из виду.

- Видите, уже и народ понимает, что надо собираться на битву: думы складывает, - сказал наконец рабочий. - Не-ет, - угрожая кому-то, добавил он, - революция не кончилась, господа! Революция только начинается!

Костер догорал. Солдат сходил куда-то и принес охапку соломы и сухих веток. Огонь опять разгорелся, да так, что все отодвинулись. Искры метались над пламенем и оседали на нас. Тьма вокруг стала непроглядной.

Хотя и уютно было лежать на коленях у матери и усталость брала свое, не мог я забыть слепого. Куда же он пошел ночью? Солдат стал рассказывать про войну, про то, как наши не хотят воевать, кидают винтовки и братаются с германцами. Я слушал про все это, а перед глазами стоял слепой и то, про что он пел. Если бы Васька слыхал, он бы сказал мне: "Одевайся, скорей. Идем на помощь к Ленину!"

4

Занималась розовая заря, когда мать разбудила меня. У костра уже никого не было. Мы с матерью отряхнулись от пепла и пошли, оставив позади тлеющий беспламенными угольками костер.

Остановились мы на развилке дорог и задумались: куда идти? Может, там, впереди, никаких сел нету?

- Пойдем, сынок, отец там небось голодный сидит.

Низкое солнце светило в спину. Было зябко ступать по холодной, еще не согретой солнцем дорожной пыли.

Поспешая за матерью, я стал думать об отце. Вот он председатель, а никакой пользы с этого нет. Только и радости, что можно арестовать кого-нибудь, а поесть не достанешь. Если бы я стал председателем, я бы первым делом забрал у Цыбули всю колбасу... Скорее бы идти домой, там, наверно, уже дядя Сиротка с винтовками из Петрограда приехал, Васька ждет.

Уже был полдень, когда мы достигли большого села с церковью и двухэтажным белым каменным домом, обсаженным чуть зазеленевшими тополями. Это было панское село Шатохинское.

На окраине села крестьяне пахали на волах землю. За плугами черными стаями вспархивали грачи.

Мать спросила у крестьян, нельзя ли в этом селе поменять чего-нибудь.

- Навряд, - угрюмо отозвался один из них, - мы сами на пана работаем. Попытайте у пана, а у селян нема хлеба.

На мостике через ручей нас догнал громко рявкающий диковинный фаэтон на резиновых дутых колесах со спицами. Фаэтон катился сам, без лошадей. Я вспомнил, что такой фаэтон называется автомобилем. На высоком сиденье человек в кожаной тужурке вертел колесо, надетое на палку. Сбоку торчала резиновая груша, которую он мял, и она рявкала.

Испугавшись, я шарахнулся в сторону, автомобиль проехал, обдав нас грязью. За мостиком он густо задымил, два раза выстрелил и покатился к барскому дому. Я успел заметить, что позади в машине сидел человек в круглом черном котелке, в белых перчатках и с тростью.

Мы шли не спеша мимо длинного ряда облупленных белых хаток, крытых соломой.

И в этом селе мы ничего не поменяли, хотели уже уходить, как вдруг со стороны барского дома донеслись звуки музыки. На улице столпились крестьяне. Из их разговоров мы узнали, что к помещику Шатохину приехал из Петрограда какой-то селянский министр.

Мать подумала и решила пойти к панскому дому - может, покормят чем бог послал.

К дому с колоннами мы подходили несмело.