Во второй половине декабря 1942 года началось бегство немецких и румынских войск, разгромленных на Волге. День и ночь через Краснодон тянулись длинные обозы. Мы жили в центре и видели всё.
Проходили сотни машин с грязными, растрёпанными солдатами. Головы у них были закутаны в женские платки или какие-то тряпки.
— Не солдаты, а мокрые курицы! — как-то заглянув в окно, засмеялся Олег.
Потом он подсел к столу и написал вот что:
Олег прочитал эти стихи мне, дяде Коле, бабушке.
Мы все весело посмеялись.
А бабушка сказала:
— Ох, Олежек, я вижу, ты на все руки мастер!
Но молодогвардейцы, конечно, не были только наблюдателями отступления врага. Принятые и напечатанные ночью сводки Совинформбюро днём уже были расклеены на стенах и столбах в Краснодоне, в ближайших рабочих посёлках и хуторах.
Гитлеровцы кричали в газетах и по радио, что никакого отступления нет, что их войска после победных боёв на Волге идут на отдых, а сводки Информбюро говорили об окружении и разгроме немцев, приводили цифры, факты. Кому было верить? Уж ясно — не врагам. Вшивые, с тряпьём на голове, бегущие наперегонки, немецкие солдаты не были похожи на победителей.
Фашисты объявили по городу о большой денежной награде тому, кто поймает распространителей таинственных листовок.
Не помогло и это: как будто в насмешку, листовки появлялись всё в большем количестве. Их жадно читали, содержание их передавали из уст в уста, они бодрили, поддерживали настроение у измученных людей, помогали организовывать отпор врагу.
Враги бесились. Гестапо и полиция никак не могли напасть на след ребят. Единственное, что было в их силах, — это жестоко расправляться с арестованными. Им-то фашисты и мстили за своё поражение на фронте: зверски мучили, убивали, грабили.
Выглядело это так: немцы на машинах подъезжали к какому-нибудь дому, выбирая тот, где можно было больше взять, врывались в комнаты и самих хозяев заставляли перетаскивать вещи в машины. Забирали всё, оставались одни голые стены.
Некоторые женщины плакали, умоляя хоть что-нибудь оставить для ребятишек, другие покорно молчали. И тех и других фашисты избивали кулаками или нагайками. Не щадили ни стариков, ни детей.
Всё награбленное делили меж собой жандармские офицеры, потом укладывали в посылки и отправляли в Германию.
А в это время штаб борьбы и сопротивления не прекращал работу. Каждый день приходили ребята — отчитываться штабу о выполнении боевых заданий и получать новые.
Из посёлка Краснодон пришли Коля Сумской и Саша Шищенко и с жаром рассказали, что 22 декабря они обезоружили и убили трёх немецких солдат. Из Изварина и Герасимовки явились ребята просить оружия… Всё нетерпеливее ждали ребята того дня, когда от тайной борьбы можно будет перейти к открытому вооружённому выступлению…
«Разве можно таких ребят не любить?»
Олег часто говорил:
— С нашими ребятами не страшно ни в огонь, ни в воду! Только подумайте: сколько заданий штаб ни давал — да и каких! — и все выполнены. Прямо удивительно всё складывается!
Разволнуется Олег, начнёт припоминать лучшие черты в характере своих товарищей и до тех пор не успокоится, пока и мы не разделим его восторг. Или подойдёт ко мне, заглянет в глаза:
— Я всё время думаю: наверно, мы ещё очень мало сделали, а? Прямо не спится от этих мыслей.
Отойдёт от меня, тихо сядет к столу и начнёт быстро-быстро писать. Я уж знала — стихи.
Я любила смотреть на сына, когда он писал стихи. Лицо у него бывало в это время такое, как будто он разговаривал с кем-то далёким и совсем не замечал нас.
Трогательна была дружба, с которой молодогвардейцы протянули друг другу руки на смерть и победу. Она была прекрасна. Пусть комсомольская эта дружба послужит примером для наших пионеров, для всей нашей молодёжи. И пусть знает наша молодёжь: дружба сама собой не приходит, право на неё нужно завоевать.
Однажды, возвращаясь поздней ночью тайными тропинками с конспиративной сходки у Нины Иванцовой, Олег вдруг прижался к забору и замер: за ним следили.