Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres]

Петербург стал для Катерины Филипповны как тот свет. Живых в нем стало мало и все бродят по Петербургу мертвые. То Милорадович покорный и нежный идет по Набережной и невидящие синие глаза его устремлены на Катерину Филипповну, которую он носит в своем, дважды любовью и пулей простреленном, сердце[228]. То Верино белое лицо с потемневшими от ужаса глазами мелькнет в каком-то разбитом высоком окне. То Владимир Лукич завернет к себе на Миллионную и исчезнет, то Миклашевский, как заведенная кукла, часами ходит перед Михайловским замком. А вот из высокого, зеленовато-белого, как под водой выросшего дворца выехал в коляске Александр Павлович на самую большую площадь в мире. На площади самая высокая в мире колонна, на ней не летит, нет, а будто стремглав каждое мгновение во веки веков бросается, склонив голову к земле, грешный ангел с тяжелым крестом. Александр Павлович улыбается навсегда сложенными для нежной улыбки губами, а светло-исступленные глаза отцеубийцы так страшны, что живому человеку в них глядеть нельзя. И все, кого ни встретит Катерина Филипповна – неживые. Бродит она, одна всех пережившая, по Петербургу, только ветер развевает широкий вечерний плащ, и кажется ей в белые ночи, что солнце никогда не встанет и на гранитной набережной прямо из серого холодного камня трудно прорастают прозрачно-серые асфодели. А живые, оставшиеся, кажутся Кате мертвее и жалче и растленнее лежащих в земле, будто отслужил по ним живым у Николы Морского отец Агафангел шёпотом ночную панихиду и они затосковали по земле, по тому свету. Летят над городом белые ночи и черные дни, но времени больше нет[229], потому что время – это любовь и движение, а в Петербурге поселился страх, и стало в нем будто две смерти – Смерть и государь. Страшный противник Катерины Филипповны живет в этом городе и отсюда управляет притихшей молчаливой страной, в которой никто больше не смеется. И только во всех церквах и монастырях белое и черное духовенство молится о благочестивейшем самодержавнейшем великом государе нашем Николае Павловиче. В груди у него не грешное человеческое сердце, а благочестивейший, самодержав-нейший камень, и к камню этому нет пути у Катерины Филипповны. Но камень тяжелый и холодный (государь мерзнет в жарко натопленных комнатах, изнутри холодит его тяжелое, неповоротливое сердце), и человек одинок и несчастлив. Если погладить его по голове, думает Катя, должно быть, волосы у него жесткие, как у собаки. Она жалеет его, как убитого Богом калеку, а он ее ненавидит (два часа провел у постели заболевшего Бенкендорфа, беседуя о ее ссылке). И ему милее черная лакированная табакерка с ядом, которую в ужасе откроет он после тридцати лет блистательного царствования, чем человеческая жалость[230]. Летят белые ночи и черные дни над усталой головой Катерины Филипповны. Сколько ударов сердца приходится в год, в пять, в десять лет? Сколько лет пролетает, не все ли равно, когда сердце присмирело, чуть-чуть бьется, вздрагивает как легкий осенний красный листок, а было прежде как бык с налитыми кровью жилами.

8 мая 1837 года в доме статской советницы Татариновой, что за Московской заставой, был произведен обыск (найдено множество икон, из которых 13 работы Боровиковского, дарохранительница с куском белого хлеба, книги мистического содержания и бессмысленная записка к Господу нашему Иисусу Христу на французском языке). Основательница секты и все ее приверженцы были подвергнуты домашнему аресту. Дело было в срочном порядке передано в Секретный Раскольничий Комитет. Буксгевден, Пилецкий, Попов, Федоров, Федорова, Енгалычев, Васильева и прочие были разосланы по монастырям на покаянье, предварительно дав подписку навсегда отказаться от сектаторства. Подписка старика Пилецкого кончалась словами: «Все это обязуюсь исполнить, только для себя буду хранить в сердце моем ясное свидетельство, что пророческое слово госпожи статской советницы Татариновой есть истинный дар Духа Святого Утешителя»[231]. Катерина Филипповна дать подписку отказалась. Было приказано статскую советницу Татаринову, дав ей приличный экипаж, отправить в Кашинский женский монастырь Тверской епархии. – Когда на рассвете она садилась в коляску, белый голубок, сидевший всегда у нее на подоконнике, взмахнул грустными крыльями и улетел. Это было уже не больно и все равно. Конец наступил раньше.

Январь – май 1931

Ленинград – Москва

Примечания

Я благодарен покойной Полине Юрьевне Вахтиной, а также С. Д. Радлову, М. Ю. Любимовой и Т. А. Кукушкиной за возможность ознакомиться с архивными фондами, которую я получил в далеком 1996 году. Кафедра русской литературы Университета Хельсинки и Ефим Курганов помогли мне в работе над первым изданием этой книги. В работе над вторым изданием щедрую помощь мне оказали Ирина Кравцова и Никита Елисеев.

Источники публикуемых текстов:

Анна Радлова. Богородицын корабль. Берлин: Петрополис, 1923.

Анна Радлова. Крылатый гость. Третья книга стихов. Петроград: Петрополис, 1922.