Повесть о Верещагине

— Как?! Иван Сергеевич! Добро пожаловать! — Верещагин отбросил книгу и быстро пошел навстречу Тургеневу.

Они обнялись.

— Ну как, Василий Васильевич, относитесь к весьма не героической кончине своего друга?..

Верещагин отшатнулся, посмотрел удивленными глазами на Тургенева:

— Какой кончине? Какого друга?

— Вы разве не слышали? Сегодня в газетах новость: Скобелев умер. И смерть его окружена какими-то тайнами. Скончался поздно ночью, в одной из московских гостиниц, в номере у какой-то приезжей немки Шарлотты…

— Какая судьба! — воскликнул Верещагин, и две крупные слезы скатились по лицу. — Генерал хотел умереть на поле боя. Иногда он словно бы искал смерть. Не страшась гибели, ходил и ездил под обстрелом. А вот поди знай, где смерть расставила свои сети! Жаль вояку, жаль… Военным талантом он обладал безусловно, и храбростью не был обижен…

Верещагин и Тургенев прошли в мастерскую. Иван Сергеевич снял тонкого сукна сюртук и повесил у дверей рядом с генеральским мундиром.

— Мундир этот скобелевский, — сказал художник. — Взял я у него для картины воспользоваться, а теперь остается мне как память. Эта складная табуретка тоже его. На ней он сидел, следя за ходом боя… Печальное известие, печальное! Было ему только тридцать девять лет. Генерал с тремя Георгиями! Быстро, очень быстро и ярко вспыхнул и сгорел как-то нелепо, глупо и неожиданно…

И опять заговорил Иван Сергеевич тихо и спокойно. Добрая, ласковая улыбка заиграла на его приятном старческом лице.

— История, вероятно, умолчит о причинах его смерти, — сказал он, садясь в плетеное кресло. — У нас в России историю любят приукрашивать. Превозносят владык и забывают о народе… И, вероятно, историки не упомянут о том, что я слышал о Скобелеве от Петра Кропоткина…

— А. что именно? — встрепенулся Верещагин.

— Вы, конечно, слышали о существовании в России тайной лиги из офицеров и генералов, созданной для охраны Александра Третьего?

— Слышал от брата, тот еще от кого-то…

— Так вот, Лорис-Меликов и граф Игнатьев предложили однажды Скобелеву вступить в эту лигу. И знаете, что он им ответил?.. — Тургенев улыбнулся и поведал: — Скобелев сказал им: «Арестуйте Александра Третьего и заставьте его подписать конституцию!..» Такой ответ делает честь храброму генералу!..

— Да, покойный мог такое сказать. Он не боялся, никого не боялся…

— И что же? Игнатьев донес об этом царю и получил пост министра внутренних дел. Вот каким путем добываются министерские портфели у нас в России!

Во время этого разговора Иван Сергеевич, не сходя с места, как бы между прочим, смотрел поочередно на две новые картины, стоявшие рядом на мольбертах.

— Вы еще что-то написали за это время, Василий Васильевич? — И приладив к глазам пенсне, Иван Сергеевич почти вплотную подошел к картинам.

— Какое жуткое спокойствие, какая тревожная предсмертная тишина! — сказал Тургенев, глядя на картину «Перед атакой». — Мужички! Русские мужички. Все прикорнули, притаились, а впереди пустая равнина и ожидающая их смерть… А эта картина — родная сестра первой. Тут ясно — чего стоила атака!.. Сколько здесь раненых, ужас!..

— Да, Иван Сергеевич, их были тысячи. Гангрена и недостаточный уход за ранеными, отсутствие необходимых медикаментов — все это вызвало и ускорило гибель очень многих. Да что говорить, даже палаток недоставало! Полуживые люди мокли под дождем и тут же сотнями умирали…

— Вы, Василий Васильевич, ни на кого из художников не похожи. За ваши работы, за все, какие только я знаю, поставил бы вам при жизни памятник.

— Что вы, Иван Сергеевич, будем надеяться, что и после смерти моей никто не догадается этого сделать, да и не за что.

— Надеюсь, обе картины будут принадлежать Павлу Михайловичу Третьякову?

— Обязательно. Прижимист. Знает цену не только картинам, но и своему рублю. Однако всегда предпочитаю Павла Михайловича. Полагаю, что и эти картины будут в его собрании.

— Одобряю ваше решение, Василий Васильевич, но есть у вас «Перед атакой», есть «После атаки». А где же атака? — спросил Тургенев.

— А я думаю — зритель, глядя на второе полотно, догадается, какова была атака. Впрочем, я пытался писать и атаку. Но не получается. И вот почему, — сдвинув тонкие складки на высоком лбу, Верещагин пояснил: — Если бы я наблюдал за атакой русских солдат из турецких редутов, то, вероятно, увидел бы то, что нужно. К сожалению, я видел атаку с тыла, то есть одни спины, сумятицу согнувшихся солдат, явно неуверенных в том, что они сумеют пробежать глинистое, вязкое после дождя поле и добраться до редутов противника. Так и вышло. Атаку отбили. Я не видел ни одного лица, но полагаю, что не заметил бы в них бодрости духа. Безрассудность атаки понимал каждый неглупый русский мужик, понимал — и, подчиняясь, шел на гибель. Сознаюсь, я почти написал эту картину, но спрятал ее.

— Покажите, Василий Васильевич.

— Не могу, Иван Сергеевич, не могу, — повторил Верещагин. — Ничего не вышло, извините, не покажу. Видимо, Иван Сергеевич, мне понадобился отдых. Устал. Нынче мне исполнится сорок лет, а я уже устал. Стыдно об этом говорить.