Повесть о Верещагине

— Ну, друзья-приятели, чем намерены в пути-дороге заниматься, чтобы не скучать? — спросил их Верещагин.

— Картишки есть, прихвачены, в дурачка сыграем, — сказал Яков, садясь на подвесную койку.

Платон добавил:

— Тут англичане едут, я буду у них американские слова вызнавать да записывать.

— И то дело, — одобрил художник, — а вздумаете почитать что-либо друг другу — зайдите ко мне наверх в двадцать пятую каюту, я вам дам книжек про Америку.

— Вот это хорошо! — отозвался Яков. — Хоть немножко будем кумекать про ту землю, куда вы нас везете. Эх, Кострома, Кострома, где ты сейчас, право, и не знаю…

— Да уж не иначе в стороне солнечного восхода, если мы в сторону заката плывем, — догадался Платон и спросил: — А долго, Василий Васильевич, мы пробулькаемся по морям, по волнам?

— Положено дней десяток, а буря застигнет, то и побольше.

— Спаси господи!..

— Спа-а-сет, — успокаивая их, сказал Верещагин. — Самое неприятное в дороге — скука. Больше развлекайтесь. Будет качка одолевать, подтяните пояса потуже — и лежите. Приходите ко мне, лимонами угощу. От качки лимоны полезно действуют…

Верещагин поднялся на палубу и, держась за поручни обноса, долго бродил взад-вперед. Сильный, но теплый ветер надвое развевал его бороду и закидывал волосы, обнажая высокий и гладкий лоб с бронзовым загаром.

Выйдя на простор Ирландского моря, пароход круто повернул на северо-запад в направлении Северного канала, за которым бушевал Атлантический океан.

В пути Верещагин старался избегать ненужных ему знакомств, уединялся в комфортабельной каюте, ни разу не брался за дорожный альбом, не сделал ни одной зарисовки. Ничто не привлекало его в пустынном, бескрайнем океане.

«И как только Айвазовскому не скучна эта стихийная натура: вода, вода, вода!.. — подумал Верещагин, глядя через иллюминатор на хмурые, с белыми барашками, волны. — Ну, поэты — понятно, у тех получается больше разнообразия: «Нелюдимо наше море», «Белеет парус одинокий», «По синим волнам океана» и так далее, — рассуждал он. — Этот крымский упрямец нашел свое призвание в море, и никто, как он, во всем мире еще не отважился и не сумел так великолепно, так правдиво изображать море в любом его состоянии. И добившись в своем стремлении поставленной цели, Иван Константинович всю свою (в добрый час молвить) долгую жизнь посвятил изображению моря. Я еще в пеленках лежал, а он уже был в ореоле славы и успел завести знакомство с Пушкиным, Гоголем, Брюлловым. А сколько написано им картин! Где их только нет! Попробуй с таким волшебником тягаться… Сильна и непоколебима у него вера в свое дело… — Приметив на горизонте яркую радугу, а за ней темную, уходящую тучу, он вспомнил о картинах Куинджи и на минуту представил его в своей памяти. — Или вот еще появился новый чудодей в русской живописи — Архип Куинджи. Что это? Забавный новичок, привлекающий публику очаровательным, невиданным до него в живописи светом, или это гениальный новатор? Скорей последнее. Куинджи дает не тот пейзаж, который поднадоел в картинах, развешанных во всех купеческих гостиных… А Илья Репин? Это же колоссальная фигура в живописи нашего времени! Шишкин, Ге, Суриков, Васнецов, Крамской, Маковский… Сколько нас! И из них я один, пока лишь один, еду в Америку показать свои картины. А вот если бы всем вместе, да с лучшими образцами нагрянуть туда, в Новый Свет, и пусть бы американцы увидели нашу силу в искусстве!.. А как нелегко всё это нам дается! В наших дьявольских условиях тяжело живет и подвижнически трудится средний художник. Ведь иногда и слава уже есть, заслужена, а за славой прячутся долги, долги, и выпирает нужда отовсюду. Без средств к существованию работать невозможно. В нищенских условиях и талант может разменяться на мелочи, спуститься и погибнуть. Разве мало таких примеров в области искусства? Нужны деньги. Что-то даст мне Америка? Часть картин индийского цикла, пожалуй, все палестинские, которые мало интересуют Третьякова, можно продать в Америке…»

Перед глазами Верещагина на гребнях волн мелькнули белые пенистые барашки. Туча на горизонте исчезла, и вместе с ней растаяла радуга. От густого дыма, валившего из пароходных труб, ложилась и тянулась за кормой мрачная тень. «Да, и у моря есть привлекательные стороны, есть своя тема, свои цвета и краски, тени и оттенки, — подумал Верещагин. — Но всё это не для моей палитры… Однако не зря же я еду в такую даль?.. Что я жду от этой поездки? Нужен заработок, большой заработок, чтобы потом претворить в жизнь огромный замысел. Я обязан осуществить намерение: показать величие борьбы русского народа и падение Наполеона. Работать надо по свежим историческим следам. Еще живы воспоминания в народе об этой великой эпопее. Но работать в Москве, в Смоленщине, а не в Мезон-Лаффитте! Опять понадобится время, нужны будут деньги для разъездов… А не возвратиться ли совсем и навсегда в Россию, но в Москву, а не в суетный Питер?.. Пожалуй, приходит время и об этом подумать…»